Я буду осторожен, обещаю тебе. И к тому же я всего лишь обойду ближайшие деревни и поговорю со знакомыми людьми, далеко забираться не буду.

– Но сегодня ведь ты можешь побыть с нами? – сказала Нина. – Пойдешь завтра утром.

– Лучше идти ночью. – Нико посмотрел на сестру: – Соберешь мне с собой еды? А я пока хочу пошептаться с Ниной.

Она последовала за ним во двор, к скамейкам под оливой, и хотела сесть рядом, но Нико притянул ее к себе на колени. Нина могла бы запротестовать, сказать, что она стала слишком тяжелой, что живот у нее слишком велик, но больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться в его надежных объятиях.

– Пожалуйста, не переживай за меня, – попросил он.

– Не могу. Особенно сейчас, после дурных вестей о папе и маме. Мне слишком тяжело…

– Ты же у меня такая храбрая и сильная, ты обязательно выдержишь, моя Нина.

– А если с тобой что-то случится? Вдруг тебя ранят или заберут у меня насовсем? Я не выдержу…

– Еще раз обещаю быть очень осторожным. Но пообещай и ты мне кое-что взамен. Если случится что-то плохое, я хочу, чтобы ты помнила о том, что я сказал: ты храбрая и сильная. Ты обязательно выдержишь.

Глава 21

26 сентября 1944 года

Он не вернулся на следующий день, и потом тоже, но долетавшие до дома Джерарди скудные слухи о Монте-Граппе не давали повода для тревог – партизаны сдавались, однако всё пока проходило мирно, никого не расстреляли на месте, а немецкая артиллерия прекратила обстрел партизанской твердыни.

Закончились выходные, в церкви никто никого не пугал страшными известиями, и во вторник утром, когда Пауло попросил разрешения съездить в Бассано, чтобы купить запасную камеру для велосипеда, Альдо и Роза продолжили спокойно завтракать.

– Давно камер в продаже не было, – пояснил на всякий случай Пауло. – Мы запаску уже давно использовали.

Роза дождалась кивка от отца и ответила брату:

– Езжай, только не задерживайся нигде. Ждем тебя обратно к полудню.

Так что сразу после завтрака Пауло оседлал старенький велосипед, на котором они с Маттео ездили по очереди, а остальные Джерарди взялись за работу. Когда солнце перевалило за полдень, Альдо нахмурился, обратив внимание на то, что Пауло еще не вернулся, но ничего не сказал.

– Ему бы уже пора быть здесь, – проворчала Роза, подавая на стол суп и поджаренную поленту. – Где его носит?

– Может, с друзьями повстречался? – с набитым ртом предположил Маттео. – Я могу за него поработать. Пусть развеется для разнообразия.

Вернулся Пауло поздно вечером. Нина гладила белье, и хотя это было довольно утомительное занятие, оно действовало на нее успокаивающе – ей нравилось, как тяжелый, заполненный горячими угольями из очага утюг скользит по мятой ткани, которая под ним становится блестящей и идеально гладкой.

Роза свернула шею самым старым курам и теперь готовила куриное жаркое, но при этом постоянно поглядывала через открытую дверь во двор. Они с Ниной обе ждали, что вот-вот раздастся металлический скрип старенького велосипеда, а когда наконец услышали его, а потом резкий хруст гравия под шинами на обочине дороги, переглянулись с облегчением, но ничего не сказали из страха выдать свои тревоги.

Вдруг раздался грохот – Пауло, похоже, соскочил с велосипеда на ходу, бросив его на землю, и поскольку мальчики всегда очень трепетно обращались со своим стареньким железным конем, Роза немедленно кинулась во двор.

– Что с тобой? Что случилось? – донесся оттуда ее взволнованный голос.

Нина поставила утюг на стойку и поспешила за ней.

Пауло, сгорбившись и уткнувшись сестре в плечо, рыдал в ее объятиях; его худая спина вздрагивала от каждого всхлипа.

– В чем дело? – перепугалась Нина, потому что раньше она ни разу не видела, чтобы невозмутимый Пауло плакал. Когда Цвергер подстрелил Сельву, мальчик хмурился, а потом провел несколько ночей с собакой, пока та оправлялась от раны, но он был не из тех, кто показывает свои слезы.

– Я не знаю, – растерянно ответила Роза. – Я никогда не видела его таким.

– Давай отведем его в дом.

На кухне Роза усадила брата на стул у самой двери, который обычно занимал отец, и опустилась перед ним на колени, взяв за руки, а Нина гладила его по спине, стараясь успокоить. Он плакал не переставая, плечи тряслись, и женщины терпеливо ждали, когда рыдания утихнут и Пауло сможет говорить.

– Где папа? – выдавил он наконец.

– Я схожу за ним, – предложила Нина. – Он, наверно, в хлеву.

Она торопливо зашагала через двор, но получалось у нее не слишком быстро – живот заметно подрос, и надо было выгибать спину, чтобы сохранять баланс.

– Альдо! Альдо!

Он стоял неподалеку – чинил засов на коровьем стойле.

– Я здесь, Нина. Что такое?

– С Пауло что-то случилось в Бассано. Он зовет вас.

Альдо, выронив молоток, бросился бежать в дом, обогнав Нину, и к тому времени, как она туда добралась, уже крепко обнимал сына.

– Ты дома, мой мальчик, в безопасности, дыши. Да-да, глубже, вот так. Хорошо. Расскажешь нам, что стряслось? С тобой случилось что-то плохое?

Пауло затряс головой, все еще задыхаясь от слез.

– Это из-за немцев, сынок? Из-за полиции?

– Да… то есть нет. То есть со мной ничего не случилось. Просто я видел… видел… – Он снова принялся всхлипывать, тихо и судорожно. – Ох, папа… зачем я только туда поехал сегодня…

– Расскажи, что произошло.

– Партизаны… с Монте-Граппы…

Нине показалось, что чья-то ледяная рука сдавила ее горло. Она поспешно отодвинула стул, так что его ножки громко проскребли по полу, и рухнула на сиденье.

– Их там было три десятка, не меньше. Партизан. И я… я знал двоих. Они ровесники Маттео, раньше учились в нашей школе. – Пауло вытер лицо рукавом. – Немцы привезли их на грузовике.

– Куда привезли? Где это было?

– На аллее у городской стены. Немцы поставили там пост. Никого не пропускали.

– Значит, они высадили там партизан? – спросил Альдо.

– Да. Немцы надели каждому из них на голову мешок, повесили на шею табличку со словом «преступник», а потом они… они повесили всех, одного за другим, на деревьях вдоль аллеи. А деревья там невысокие, и ноги у повешенных касались земли. Они так долго умирали… На одного из них смотрела родная мать, и она кричала, все время кричала, не могла остановиться. Потом к ней подошел немецкий солдат и сказал, что перережет ей глотку, если она не заткнется. Ее сын еще не умер, а ее схватили и увели. Она отбивалась. У нее был такой взгляд, такой…

– О боже, сынок, мой Пауло, мне так жаль,