– Я не хотел смотреть, но немцы не позволяли людям разойтись. Всех, кто там был, согнали в кучу и заставили смотреть.

– Теперь ты в безопасности, – сказал Альдо. – С нами ты в безопасности.

– Нет, папа. Никто из нас не может чувствовать себя в безопасности, пока здесь немцы. Как только я подрасту, стану помогать Нико.

– Ты очень храбрый, но нам бы сначала дождаться возвращения твоего брата. Потом это обсудим.

Роза налила Пауло немного граппы – всего один глоток, и он выпил не поморщившись. Вытер слезы, протянул сестре пустую рюмку и вышел во двор. Еще утром он был мальчишкой. Теперь стал мужчиной.

* * *

Нина проснулась от нежного прикосновения чьей-то руки к брови и к волосам. Так делал ее папа, когда она была маленькая.

– Я дома.

Она открыла глаза и в лунном свете увидела любимое лицо. Нико вернулся. Как хорошо, что ставни не закрыты и можно его увидеть.

Он помог ей сесть на подушках так, чтобы старая кровать не заскрипела на весь дом, а в следующий миг она уже оказалась в его объятиях, изо всех сил сдерживая крик радости оттого, что он здесь, рядом, целый и невредимый.

– Я так счастлива, Нико! Какое облегчение… Если бы ты только знал…

– Папа не спал, когда я пришел. Должно быть, нарочно ждал меня.

– Значит, он тебе рассказал, что случилось?

– Да. Именно этого я и боялся. Те люди – мальчишки – в Бассано… не только они погибли. Немцы расстреляли еще пятнадцать человек у бараков, а десятки партизан пропали без вести. Скорее всего, их тоже убили. – Нико зарылся лицом ей в плечо, в точности как Пауло, когда искал утешения у Розы сегодня днем.

– Ты смог кого-нибудь отговорить сдаваться?

– Несколько человек. Недостаточно много.

– Ложись. Ты, наверно, устал.

Нико слегка отстранился – ровно настолько, чтобы заглянуть ей в глаза:

– Не могу. Немцы меня ищут. Объявили в розыск как партизана.

Нину охватило паника, от страха даже затошнило.

– Но ты не партизан! Ты не был одним из них…

Или был? Она так мало знала о том, чем он занимается во время долгих отлучек из дома. Возможно, он не всегда всего лишь помогал беженцам. Возможно…

– Нет, не был. Но мы держали связь с партизанскими отрядами – нам нужна была их помощь в горах, к тому же кто-то из них мог бы открыть по нам огонь, не разобравшись. Но я не сражался с ними бок о бок, даже не брал в руки оружие. И никого не убил… кроме тех двоих солдат, вломившихся в наш дом.

– Тогда почему немцы тебя разыскивают? Они же не могли тебя выследить…

– В этот последний раз? Нет. Но какая разница, почему я им нужен? Того, что я уже сделал, достаточно, чтобы они вынесли мне смертный приговор. Для фашистов любой, кто бросает им вызов, – преступник и заслуживает казни.

– Цвергер причастен к расправе над партизанами? Ты что-нибудь знаешь об этом? Пауло о нем не упоминал.

– Не думаю, что Пауло обратил бы на него внимание. И мне неизвестно, был ли Цвергер в Бассано. Я даже не уверен, что это он объявил меня в розыск. Иначе почему он не явился за мной сюда? Почему не устроил в нашем доме засаду? Вокруг никого – я был осторожен и проверил, когда шел сюда. Никого не видел ни в деревне, ни на дороге.

– Тогда останься, – сказала Нина.

– Нет, не могу. Надо выяснить, кто за всем этим стоит. Если Цвергер… Честно признаться, я надеялся, что он оставит нас в покое. Но его, должно быть, мучает вопрос, зачем я вернулся на ферму и живу именно такой жизнью, во всей ее простоте. Он не понимает, что заставило меня выбрать в жены тебя, это терзает его – и я не могу взять в толк почему.

– Он завидует тебе. Хочет завладеть тем, что есть у тебя.

– Сомневаюсь. Он демонстрировал такое презрение тогда, у нас на кухне.

– Нет, Цвергер и правда завидует – ты ведь счастлив, любим и ради своей семьи готов на все. У тебя есть то, что важно в жизни.

– Я даже не спросил, женат ли он…

– А если и женат, что это меняет? У него могут быть дети, но что он за отец для них? Цвергер выстрелил в Сельву на глазах у Карло и девочек, и ему было наплевать, что он может попасть в кого-то из них. Такой человек не станет хорошим отцом. Он в подметки не годится тебе и моему папе.

Упоминание о своем отце отозвалось у Нины болью в сердце, но она совладала с этим – собственной скорби можно будет предаться позже, а сейчас надо покрепче обнять Нико, спрятать голову у него под подбородком и вместе слушать тишину, восхитительную тишину, ведь у них есть еще несколько минут наедине.

– Может, ты все же останешься ненадолго? Хотя бы пока я не засну?

– Тогда я сниму ботинки.

Нина снова улеглась на подушку; он подождал, пока она устроится поудобнее, и вытянулся рядом, лицом к ней. Одной рукой играл с ее волосами, раскручивая и отпуская тугие кудряшки, другую положил на живот, и они вместе ощущали, как толкается их ребенок.

– Кажется, ему – или ей – уже тесно там, – шепнула Нина.

– Ждать еще больше месяца, но мне уже не терпится увидеть нашего малыша. Я места себе не нахожу, как Карло накануне праздника Богоявления.

– Роза говорила мне, что первые дети не спешат рождаться. Возможно, нам придется ждать чуть дольше, чем мы рассчитываем.

– Ты уже думала об именах? – поинтересовался Нико.

Нина, конечно, думала, но ей хотелось сначала услышать его варианты.

– Как звали твою маму? – спросила она.

– Анна-Мария. Но мое любимое женское имя – Лючия. Как напоминание о том, что и во тьме есть свет, просто его нужно увидеть. А если родится мальчик… Есть предложения?[43]

– Отца моей матери звали Даниэле. Что думаешь?

– Мне нравится.

Нина не желала засыпать – ей хотелось до самого утра смотреть на его прекрасное лицо.

– Когда ты вернешься ко мне?

– Я не знаю. Как только смогу. Мало-помалу немцы наверняка потеряют ко мне интерес и перестанут искать.

– А если нет?

– Все равно это не продлится вечность. Союзники продвигаются вперед каждый день. Когда они прорвутся сюда, мы будем спасены.

– Поезжай в Швейцарию, пожалуйста! – взмолилась Нина, хотя уже знала его ответ. – Ты же знаком с верными людьми, которые дадут тебе убежище.

– Тогда я пропущу рождение нашего ребенка. Да ни за