После этого потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться к изменению темпа на улице. Мы влились в стаю любителей шопинга и остановились перед светофором, ожидая своего сигнала.

Сначала мне показалось, что я выдумала голос, зовущий меня. Когда я снова услышала свое имя, в этот раз громче, я не отреагировала, решив, что в Нью-Йорке может быть миллион женщин по имени Хелен.

Кто-то схватил меня за плечо. Я испуганно оглянулась и увидела ослепительную улыбку Моник. Я не верила своим глазам.

– Как Боно? – спросила я, оправившись от шока при встрече с ней.

– Отлично! – ответила она, слегка запыхавшись после погони за мной.

– Он ест? Он нормально пьет таблетки? – спросила я, осознавая, что в моем голосе звучит тревога.

К моему облегчению, она кивнула.

– Он хоть не все время прячется? – уточнила я.

– Нет, он очень общительный, – ответила Моник.

Я слегка приуныла. Такое впечатление, что Боно по мне не скучает. Я слышала, как женщины после разрыва отношений говорят об интрижках с «временными мужчинами», которые помогают им обрести уверенность перед встречей с тем самым. В случае с Боно я была временной женщиной, а Моник – той самой. Я почувствовала легкую грусть, хотя знала, что так и должно быть.

Вероятность того, что наши пути вот так пересекутся, была тоньше кошачьей шерстинки. Наверное, наша встреча было подстроена на духовном уровне Лидией, Боно и статуями Будды.

Нас обходили толпы людей, пока мы с Моник обнимались на углу улицы. На секунду мне показалось, что мы находимся в сцене из какого-то фильма.

– Я ежечасно благодарю вас, – сказала Моник.

Это чувство было более чем взаимным. Эта женщина была той святой, которую искал Боно. Когда на светофоре сменился сигнал, мы с Моник попрощались.

– Поедем в какое-нибудь тихое место, – предложил Филипп, подведя меня к такси и сказав водителю ехать из центра.

Центральный парк утопал в летней зелени. Его встроенный компас привел нас к атласному пруду, где образцовые яхты любовались собственным отражением, скользя по воде. Если бы мы гостили у Аида, он бы смог найти лодку, которой можно полюбоваться. Мы сели на скамейку, а неподалеку молодой уличный музыкант выводил на скрипке сложные мелодии Баха.

– Красиво здесь, правда? – сказал он, сжимая мои пальцы.

Людям, наверное, мы казались старомодными с нашей привычкой держаться за руки после двадцати двух лет брака. Но мы делали это не для них. Я не представляю себе жизнь без ощущения его руки в своей.

– А Джон и Йоко жили где-то неподалеку? – спросила я.

– Я думаю, «Дакота»[12] будет нам не по карману, – ответил он, улыбаясь.

Йоко была старше Джона на семь лет, у них была такая же разница в возрасте, как у нас. Правда, у Йоко не было балласта в виде двух детей от предыдущего брака.

Чтобы принять и вырастить приемных детей, как это сделал Филипп, мужчине нужно иметь необыкновенное сердце. Не меньшую терпимость и понимание он проявил в отношении моего кризиса двух третьих жизни, если это был он.

– Мне не нужно жить в «Дакоте», – сказала я.

– Ты рассматриваешь район поближе к Микейле?

– Нет, – ответила я. – Я люблю Нью-Йорк, но когда ты приехал сюда, я осознала, что мне пора прекратить фантазировать о чужой жизни.

– Правда?

– Я очень дорожу той жизнью, которую мы создали вместе, – сказала я. – На нее ушли десятки лет нашего с тобой труда.

Скрипач довел себя до неистовства, все больше погружаясь в Баха. Филипп встал и подошел к нему.

– Было бы сумасшествием с нашей стороны оставлять детей, – сказала я.

Лицо музыканта просияло, когда Филипп заговорил с ним и бросил доллар в лежащий на земле открытый футляр.

– Я хочу, чтобы внучки знали нас и мы помогали им, пока они растут, как ты думаешь?

Филипп взял меня за руку.

– И мне нужно извиниться.

– За что? – спросил он.

– Я не знаю, что произошло, когда я заболела, – сказала я. – Стены давили на меня, и я эмоционально обледенела. Может быть, мне показалось, что я умираю. Затем я повстречала Боно.

Филипп улыбнулся.

– У него здоровье гораздо хуже, чем когда-либо было у меня, – сказала я, прищурившись. – Боно научил меня, что оставаться живым – значит любить, несмотря ни на что.

Филипп положил руки мне на плечи и притянул меня к своей груди.

– Я была такой поверхностной и эгоцентричной, – сказала я. – Прости меня, пожалуйста. У любви столько уровней. И мы не испытали и половины из них. Я бы хотела продолжать это делать с тобой, если ты мне позволишь.

– Я ничего не хочу сильнее, – сказал он, крепко обнимая меня. – Но с одним условием.

– С каким?

– Следующее приключение у нас будет совместным, – ответил он.

– Это звучит чудесно!

Мы поцеловались, и он увел меня в туннель из ивовых ветвей.

Некоторые коты предпочитают танцевать в темноте

Наша последняя ночь в Нью-Йорке была окрашена грустью. Микейла и Джин пригласили нас потанцевать с ними в «Игуане», 204, Западная 54-я улица, совсем неподалеку от того места, где легендарная «Студия 54» сводила мир с ума в эпоху диско. Сейчас там находится театр, но в те времена, если вы достаточно роскошно выглядели, чтобы получить одобрение необычайно требовательного охранника, вы могли тусоваться с такими знаменитостями, как Энди Уорхол и Лайза Миннелли, Элтон Джон и Сальвадор Дали. На одной знаменитой новогодней вечеринке 4 тонны блесток были рассыпаны по полу, что было чересчур даже по стандартам диско. Люди жаловались, что они не один месяц выбирали блестки из своей одежды. После нашего опыта общения с индийскими любителями бросаться краской я могу им посочувствовать.

Микейла уверяла меня, что «Игуана» ничего общего не имеет со «Студей 54». Это будет обычный междусобойчик с музыкой в стиле шестидесятых без обязательных контрдансов – и никаких блесток. Кирпичные стены и приглушенный свет обеспечивали непринужденную атмосферу.

Другое дело – танцоры. Нью-Йорк полон людей, которые очень серьезно относятся к танцам. Днем они ходят на обычную работу, но ночью они преображаются в Джина Келли, Патрика Суэйзи или Майкла Джексона. На них приятно посмотреть, но я молилась, чтобы ни один из них не подошел ко мне. То, что все, что требуется от женщины, это следовать за своим партнером – это миф. Джинджер Роджерс согласилась бы со мной.

В детстве я ходила на уроки авторских танцев в течение восьми лет. Наш преподаватель убеждала нас, что мы должны танцевать для себя. Эта философия применима к многим вещам, и я благодарна ей за то, что она была рядом, когда я была всего лишь человеком-промокашкой.