как поддержать и чем порадовать. Впрочем, пока я не надумал ничего лучше, чем предложить ему завести кота и дома – потом, после больницы. В первый момент он вроде обрадовался, но потом закрылся от меня и задумался о чём-то.

Это ткнуло меня неожиданно больно. Я уж думал, что хуже быть не может, а оказывается, есть ещё куда расти. Кхм, то есть наоборот – падать. Например, в мысли о том, что Ру не только не вспомнит меня, но и вообще отстранится. И не будет больше этого чувства, что мы с ним похожи, что в любой ситуации мы вместе.

Я раньше всегда разговаривал с ним свободно, был уверен, что он поймёт правильно, а теперь – страшно сказать что-нибудь не так, расстроить его или задеть что-то болезненное внутри, даже не знаю, что именно. И так каждый раз. Нужно следить внимательно – вдруг он обидится и не захочет больше меня видеть. У меня хреново с такими всякими тонкостями, но навязываться я не собираюсь. Хотя пока в этом трудно разобраться: он каждый раз смотрит настороженно, почти с неприязнью – надеюсь, только потому что не узнаёт. Незнакомцев Эйруин не любит.

Ладно, моё дело ждать. Всё равно больше вариантов нет.

***

Подхожу к палате 547, по привычке повторяя про себя краткую речь для знакомства, однако, как только открываю дверь, Ру встречает меня образами книги и чтения вслух. Останавливаюсь недоверчиво, не могу удержаться – ощупываю его мысленно, переспрашиваю. Ру улыбается, впервые за всё это время, и с гордостью показывает воспоминание: я сижу рядом с его койкой, читаю и задумчиво ковыряю ногтем нитки на колене. Так вот откуда дыра на штанах взялась! Утром пришлось бежать за новой униформой, я уж думал, что в шкафу мыши завелись.

Хм, а в его восприятии я ничего такой… Только несу какую-то чушь – по ходу, заело на одной строчке, и я несколько раз её перечитывал. Ну да, красивый и тупой, хех. Я фыркаю, и Ру снова улыбается в ответ.

«Читать?»

«Да!»

На этот раз я стараюсь быть внимательнее, и действительно, вскоре ловлю себя на том, что возвращаюсь к той же строчке, которую только что прочёл. Может, это потому, что я уже читал их все по сто раз. Но ладно, я готов читать ещё раз двести, если это помогает. Вот он уже что-то помнит, меня помнит – пусть и только сейчас, а не в прошлом. Прям подарок мне на вчерашний день рождения.

Ру вдруг перебивает: «Где я буду жить? Потом. После этого».

Чтобы потянуть время и собраться с мыслями, я наливаю себе воды.

– Эм. Мы снимаем квартиру. На двоих.

Тороплюсь показать ему образ: две комнаты. Просто коллеги.

Норнберг говорил, что нужно разговаривать вслух, чтобы у Ру был стимул тоже отвечать вслух. Однако Эйруин упорно отказывается разговаривать – мне кажется, что боится ошибиться со словами, он всё-таки в них путается. Мысленно говорить проще.

Ощущение недоверия. «Деньги? Я в больнице».

– Какие-то запасы есть, – я было хочу сказать, что буду сам всё оплачивать, но решаю, что это звучит сомнительно. – Не знаю точную сумму, но деньги вы откладывали. К тому же положена компенсация, за травму на службе. Сможете жить без проблем, восстанавливаться.

Он молчит.

Подождав, я было склоняюсь над экраном с текстом, однако Ру продолжает, вперемешку словами и образами: «Нельзя тратить на квартиру. Дорого. Не могу работать. Нужны деньги на еду. На лекарства». Ощущение вопроса, но я не понимаю, о чём конкретно он спрашивает.

– Ну, можно снова жить в части…

Ощущение злости и раздражения на мою непонятливость. «Не могу работать. Меня не пустят туда».

– Так что вы предлагаете?

«Врач говорит, сейчас весна. Тепло. Можно жить на улице. Квартира – дорого».

От возмущения выпаливаю на повышенных тонах:

– Ты не будешь жить на улице! И думать тут нечего! – только тут до меня доходит, что под влиянием эмоций я сказал «ты». – То есть… Вам положена компенсация, есть профсоюз, да и вообще, мы своих не бросаем! Так не делается, что на задании человека чуть не убили, а потом он бомжует под мостом, чтобы сэкономить деньги на таблетки.

Ру как-то презрительно хмыкает, и я спрашиваю: «Что?».

Он кривится: «Красивые слова. Враньё. Всем плевать. Только идиоты верят таким словам».

Прохожусь по его лицу изучающим взглядом – так-то стараюсь не пялиться лишний раз, чтобы не смущать, – и Ру тут же отводит глаза, склоняет голову, как будто виновато. Свет заката из окна рельефно очерчивает шрамы на его лице, шее, ключице. Похудел, осунулся, скулы стали резче, и эти синяки под глазами…

– У меня, конечно, есть недостатки, но лицемерие к их числу не относится. Если я сказал, что вы не будете жить на улице, – так и будет. Этот вариант не рассматривается.

Он косится на меня исподлобья. Молчит.

– У меня есть ещё десять минут до автобуса. Начнём новую главу или остановимся на этом?

«Новую».

Я киваю и перелистываю страницу. Значит, завтра нужно будет пополнить его счёт. Переведу туда все запасы. Только анонимно. Если вдруг заметит – скажу, что это компенсацию перевели или пособие от штаба.

27.

Проснувшись, я обычно сразу вскакиваю с постели, но сегодня – остаюсь, разглядывая потолок и стены, будто вижу их впервые.

Собрался он жить на улице, посмотрите на него! Вроде память отшибло, а некоторые вещи не меняются: он уже и раньше думал свалить из армии на вольные объедки под мостом, ну, в тот раз, год назад. Когда Ру потом, спустя время, упомянул об этом, я просто ахуел – то есть он, оказывается, планировал втихаря драпнуть через забор, при этом снова без документов, и если бы не нажрался до полуобморочного состояния, то и не пришёл бы ко мне прощаться. На следующее утро я такой: а где мой любимый чудо-лейтенант? А его, оказывается, и след простыл! Он уже где-то бомжует в обнимку с крысами! Вот же придурок опизденевший! Я тогда, как это представил, сразу захотел приковать Ру к рабочему столу, чтобы не сбежал больше, и то ли придушить, то ли отодрать во все дыры – чтобы он понял, насколько это была неправильная, невозможная, совершенно ужасная идея. Я так усердно объяснял ему свою позицию по этому вопросу, что мы чуть приёмную не разнесли. Олдсон заходит – а я грызу ногу своему помощнику, который в ответ дубасит меня обломком кофеварки. Ну, мы встали, отряхнулись и разошлись