— белая, сверкающая пустота послеобеденных часов. Даже под навесами магазинов было жарко, как в раскаленной печи. На дующем с реки горячем ветру сухо хлопали и стучали приспущенные жалюзи. Народу было мало. Наверное, это была плохая идея — так рано выйти из кафе! Как бы узнать, нет ли патрулей в конце улицы?

Я медленно шел по набережной — тело как свинцом налитое, но глаза зоркие.

Застукай они меня сейчас, вряд ли я смог бы удрать далеко. Животу моему был нанесен серьезный урон, я чувствовал это при каждом вздохе. Но это ничто по сравнению с тем, как они меня отделают, если сумеют зацапать!

Эти мысли, одолевавшие меня в раскаленной послеполуденной жаре, были столь ужасны, что я даже заковылял попроворнее, и когда пробило полвторого, уже стоял на трамвайной остановке.

Несмотря на безлюдность улицы, к ней тянулся все тот же нескончаемый хвост. Я локтями проложил себе дорогу к двадцать первому номеру и, всю дорогу простояв на ногах, вышел на кольце с ощущением такой слабости и головокружения, что у входа в купальню чуть не рухнул — с трудом заставил себя немного собраться с силами и осмотреться вокруг.

Все выглядело вполне невинно. Впрочем, поди пойми… Это место я запомнил еще с прошлого раза. Две старухи, водрузив на головы колпаки из газет, сидели за загородкой у турникетов. Дальше шел травянистый спуск к реке. Было рано, толпы, возвращающиеся с парада, еще не успели сюда докатиться. Там и сям на траве расположились с закуской группы людей. Несколько парней и девушек сидело у берега. В воде плескались ребятишки. И вроде никаких соглядатаев.

Песчаная улица была как в обмороке от зноя. Вместе со всеми, кто сошел с трамвая, я встал в очередь, прошел через щелкающий турникет и оттуда — к кабинкам для переодевания. Там был такой загончик-душегубка, а в нем — куча проволочных корзинок. Я взял напрокат плавки и полотенце, взял проволочную корзинку за одну крону и пошел в кабинку переодеваться.

В кабинке я закрыл дверь и, с трудом раздевшись, распрощался с курткой и шапкой Вацлава Борского и с брюками Джозефа. Опорожнив карманы, я завернул их содержимое в полотенце. Потом влез в плавки и осмотрел свой живот. Никаких следов, даже синяков. На двери висело маленькое треснутое зеркальце, и я принялся рассматривать свою физиономию. Нос слегка покраснел, будто обгорел на солнце. Нечего даже продемонстрировать в качестве доказательства того, что меня избивали эсэнбешники. Мне бы небось и не поверили… Интересно, будет ли у меня возможность заставить кого-то в это поверить?… Я вздохнул, сложил свое добро в проволочную корзинку и направился к загончику-душегубке.

Старый служитель взял у меня корзинку и взамен дал мне красный номерок на резиночке. Я повесил его себе на запястье и пошел на травку. Она была зеленая, высокая, пышная от дождя, и, отыскав в тенечке свободный уголок, я буквально в нее упал.

В знойном послеполуденном мареве весь пляж казался каким-то нереальным — будто во сне или в замедленной съемке. Тихо шелестели ивы на фоне синего неба. Мягко журчала и булькала река. Голоса жужжали в воздухе, как пчелы, и над травой тонко звенела музыка граммофонной пластинки.

Все это было так схоже с тем, чему положено быть, что я со слабым стоном вытянулся на спине, закрыл глаза и понесся куда-то в мягком медовом свете дня. Живот у меня отпустило, все члены расслабились, и не осталось ничего, кроме прохладного буйства трав да тихого журчания реки.

Конечно, бывает по-разному, но для меня сейчас главное — не спешить. Так думал я, снова возвращаясь к жизни после короткого отдыха. Очухайся. Приди в себя. Оживи все свои клетки, чтобы ночью хватило сил провернуть лихое дельце на Малой Стране…

Проснувшись, я обнаружил, что с меня градом льет пот и лежу я на самом солнцепеке. А вокруг полно народу. Я сел, облизнул губы и огляделся вокруг. Меня буквально обложили со всех сторон. Их были полчища, и они трепались, вязали, жевали, вытирали своих детей, прыгали с мячами. Я взглянул на часы. Пять. Я проспал около трех часов. Во рту было сухо, как в печке. Возле кафе теперь стояли столики, за которыми сидели люди с кружками в руках. Я взял свое полотенце и направился в ту сторону.

Купив себе ледяного «Пльзенского», я выпил его залпом прямо у стойки, потом попросил повторить и, прихватив высокую, запотевшую кружку, пошел и сел за столик. Пощупал живот. Чуток побаливает. Не беда. Сон на воздухе вернул мне здоровье. Я чувствовал себя свежим, ожившим — как заново родился.

Я закурил, задымил и стал оглядывать все и вся вокруг. Был тут один тип, примерно моей комплекции. Еще перед сном у меня появилась идея — как поменять номерки. Теперь я все окончательно продумал.

Сумерки наступят часов примерно в семь. Я подумал, что лучше всего оказаться к этому времени на Малой Стране и подкараулить кого-нибудь, кто входит или выходит на ужин из посольства. Я понятия не имел, кто живет в посольстве, да и есть ли там кто-нибудь в воскресенье вечером. Вообще многое надо было проверить.

Я докурил сигарету, сам себе поражаясь — как это я, такой не героический персонаж, и вдруг ориентируюсь в столь опасной ситуации. Где провести ночь, я не имел ни малейшего понятия. Скорее всего, меня схватят, изобьют, изувечат, даже прикончат. И уж никак не дадут выехать из страны. Мне, подобно вычислительной машине, предстояло обработать всю эту убийственную информацию и создать некую систему защиты, чтобы выстоять. Я подумал, что мне как воину следовало бы быть лучше подкованным в интеллектуальном отношении, И все же мой план, каким бы он ни был, уже готов; остается разработать схему действий на час-два вперед — не больше.

А сейчас пора подниматься.

Я загасил сигарету, встал и пошел к ларьку, купить бутылочку крема для загара. Потом потопал обратно, лавируя между кучками людей, перешагивая через тела. И вдруг, чуть не умерев от страха, развернулся и сиганул в сторону. Тут была Власта.

Сомнений быть не могло. Она лежала на траве, лицом ко мне, подперев голову рукой. На ней был все тот же черный купальник-бикини, и она что-то сердито внушала человеку, лежащему ко мне спиной. Ее сногсшибательные груди невозможно было спутать ни с чьими другими.

Я дернулся всем телом и быстро отпрыгнул в сторону. Она была единственным человеком в Праге, кто мог меня узнать в одежде или без