загадку. Она объяснила: книги этих трех авторов воруют больше всего. Собственно, только их и воруют. «Поэтому мы держим их тут», – сказала она, показывая на стопки книг, возвышавшиеся у нее за спиной. Я попросил книги Кутзее. Среди них не оказалось ни одной, которой не было бы у меня дома, но я вновь пролистал его нобелевскую речь, выпущенную издательством Penguin в красивом тканом переплете – за несколько лет до того я купил ее в Seminary Coop. А затем стал искать в только что выпущенном Penguin Classics и предназначенном для университетских студентов комментированном издании «Бесчестья» какую-нибудь отсылку к эстетике эфемерности, к опере, которую сочиняет Дэвид, как к семени будущего творчества, к жалкому музицированию на расстроенном банджо во дворе дома, где живут одни собаки. Тщетно.

«Лето» – книга, для которой догадки Ладдаги наиболее верны. Его анализ доходит до «Дневника плохого года», но вершины своего мастерства Кутзее достиг в своем последнем – на настоящий момент – шедевре[87]. Суровая автобиография, облеченная в форму художественного произведения, представляет собой роман без действия, без кульминации. И тем не менее сцена, где Джон проводит ночь со своей двоюродной сестрой в фургоне, затягивает, словно воронка Мальстрёма, несмотря на свою кажущуюся вялость. В это мгновение читатель чувствует себя на краю мира. Это сильное чувство – все равно что пересечь Австралию, Южную Африку, Соединенные Штаты, север Мексики или Аргентину, и среди окружающего однообразия внезапно остановить время, заехать на автозаправку или в какую-нибудь деревню и внезапно оказаться неизвестно где. Это приступ головокружения в пограничном месте, откуда вглядываешься в горизонт в ожидании варваров, которые не появляются; это тоска, которая ведет к неотвратимому вопросу: какого черта я здесь делаю?

В Патагонии я столько прошел по стопам Чатвина, сколько не прошел ни в каком другом уголке планеты. В течение этих недель мой экземпляр его книги в издании Muchnik Editores стал напоминать папку: между исчирканных карандашом страниц нашли место автобусные билеты, брошюры и открытки с видами, например, усадьбы Хабертон или пещеры Милодона. Два раза мне довелось почувствовать особенную близость к автору «Анатомии беспокойства». Первый – когда я взял интервью у внука Херманна Эберхарда («Утром я вышел на прогулку с Эберхардом под проливным дождем. Он был одет в пальто с кожаной подкладкой и свирепо смотрел на грозу из-под казачьей шапки») в Пунта-Аренас и он рассказал мне о странном визите, который ему нанес писатель и биограф Чатвина Николас Шекспир: в определенный момент интервью тот начал настойчиво просить продать ему старый холодильник, потому что он их коллекционировал, в результате чего разговор постепенно съехал на этот предмет бытовой техники и полностью на нем сосредоточился. Второй – во время прогулки по Пуэрто-Консуэло к легендарной пещере: за мной погналась собачья свора, и я в ужасе перепрыгивал через заборы, потому что дорога тут и там проходила по частным владениям, и в конце концов из проржавевшего трейлера, превращенного в постоянное жилище, вышел грязный и грубый человек и успокоил чертовых псов. Чатвин-выдумщик, не может быть, чтобы ты сделал все, о чем говоришь в своей книге, но какой ореол правды окружает все, что ты написал!

А что я сделал, как только приехал в Ушуайю весной 2003 года? Посетил Морской музей и там в сувенирной лавке купил «Последний предел земли» Э. Лукаса Бриджеса, о жизни его и его семьи (выходцев из Великобритании и владельцев первой на Огненной Земле усадьбы Хабертон) на краю мира среди яганов и селькнамов. Это одна из лучших известных мне книг о путешествиях, своего рода антитезис повествованию Чатвина. Его фрагментарности Бриджес противопоставляет единство. Его поверхностности, спутнице большинства значимых путешествий, – глубину: автор изучил язык аборигенов, стал их другом, навел мосты между двумя культурами. В чатвинской «В Патагонии» о мостах между англосаксонской и испанской культурами нет и речи. Истина Бриджеса выше истины Чатвина. Это может показаться странным, но у литературной истины есть свои степени, а честность, становящаяся очевидной по мере того, как события удаляются во времени, позволяет книге проникнуть в сокровенные глубины твоей души. Зачастую путешественник видит то, что местный житель не способен оценить, но быть туристом на краю света и жить там – не одно и то же.

Наверное, то, что я испытал во время своих кратких путешествий на Огненную Землю, мыс Доброй Надежды или в Западную Австралию, эту пульсацию далекого и крайнего, испытывали римские путешественники и средневековые паломники, когда их взору представал finis terrae[88], оглашаемый кельтским эхом, там, где Западная Европа низвергается в море. Достигнув Сантьяго-де-Компостела, города университетского, а значит, и центра книжной торговли, где начиная с 1495 года студенты по завершении курса отдавали книги в заклад, паломники продолжали свой путь еще три-четыре дня. Достигнув края земли, они сжигали на берегу одежду, которую носили на протяжении многомесячного странствия, перед тем как пуститься в долгий обратный путь, тоже пеший. Если что-то и роднит все религии, так это потребность в книге, представление о том, что идти значит приближаться к богам, и убеждение в том, что однажды мир кончится. Для древних у этого утверждения имелись конкретные основания: действительно, добравшись до определенной точки, они достигали некоего предела, пути за который уже не было. Нам же, нанесшим на карту все до единого уголка планеты и покончившим с тайной пространства, остается лишь быть свидетелями угасания времен.

Нам довелось стать и свидетелями очень медленного умирания бумажной книги, настолько медленного, что оно, скорее всего, никогда не завершится. В Бешереле, в Бретани, питавшей гений Кретьена де Труа, всего в нескольких километрах от департамента Финистер, мы с переводчиком Франсуа Монти за один вечер обошли семнадцать книжных магазинчиков и галерей, связанных с книжным делом. Бешерель – часть паутины «книжных городков», анахроничной, быть может, но весьма впечатляющей. Первым таким городком стал Хей-он-Уай в Уэльсе, где первый книжный магазин, основанный Ричардом Бутом, появился в 1962 году, а сегодня их насчитывается тридцать пять. Такие «книжные городки» или «деревни книги» есть в Шотландии, Бельгии, Люксембурге, Германии, Финляндии, Франции, Испании. При этом до 1989 года в Бешереле не существовало ни одного книжного магазина. Его былая текстильная слава нашла отражение в топонимии: улица Шанврери (или Пеньки), улица Филандри (или Пряжи). Вычурные особняки купцов рассказывают о XV, XVI, XVII веках, когда из этих краев шел на экспорт лучший лен Бретани. В пансионе, где мы поселились, красуются прялка