Адмирал не видел Шаткова, он на ходу развалил круг десантников — те послушно расступились, увидев незнакомого Героя Советского Союза в морской форме, четким, будто на плацу шагом, подошел к Николаеву, ткнул в него пальцем:

— Вы кого арестовали? Вы кого арестовали?

— Преступника! Кого же еще? — малость оробев при виде Героя Советского Союза, ответил десантник в пятнистой форме. На маленьких мятых погончиках у него гнездились четыре железных, выкрашенных в защитный цвет звездочки.

— Какой это, капитан, преступник? — закричал на десантника Адмирал. — Вы что, белены объелись? Это оперативный сотрудник государственной безопасности. Немедленно отпустите его! Немедленно!

Десантник со звездочками на погонах опустил голову и твердо проговорил:

— Не могу.

— Почему?

— У меня приказ!

— Кто издал этот дурацкий приказ?

— У вас, товарищ капитан первого ранга, свое начальство, у меня — свое.

— Освободите немедленно задержанного! — вновь потребовал Адмирал. Голос у него был напористым, командным.

— Не могу!

— Ты здесь, Адмирал? Ты здесь? — хриплым пропадающим голосом пробормотал Шатков, на ослабших подгибающихся ногах подходя к десантникам. — Ах ты, уголовная сволочь! — Он полез за пояс за пистолетом. — Ах ты, продажная с-сука!..

Адмирал оказался проворнее Шаткова — тот не успел вытащить пистолет из-за ремня — «макаров» зацепился защитной скобкой за шлевку, да и слишком ослаб Шатков, одурел от потери крови, от усталости, от всего происходящего. Адмирал опередил Шаткова, выхватил свой пистолет, выстрелил.

Выстрелил один раз, потом другой — обе пули попали в Шаткова. Он охнул, — пули выбили из него красный свет, встряхнули все тело, но не умертвили — он почувствовал запах горелого мяса — собственного мяса, пороха, толстой солдатской кожи и еще чего-то такого, что было связано с детством. Такой запах он совершенно точно познал когда-то в детстве…

Опустился на колени, качнулся вперед, не желая заваливаться, отчаянно сопротивляясь тяжести, рухнувшей на него, оперся рукой о землю, но не удержался, закрыл глаза и тихо лег под ноги одному из десантников.

Третий раз выстрелить Адмиралу не дали — капитан-десантник ударил кулаком по запястью Адмирала снизу вверх, пуля со странным хрустом ушла в небеса, пистолет вывалился из руки Адмирала, и он взбешенно закричал:

— Как вы смеете… К-к-ка-а..!

Капитан не дал ему договорить, приказал коротко:

— Связать его!

Глава одиннадцатая

Шатков приоткрыл глаза: белизна палаты, в которой он лежал, ошпарила его, ослепила, он испуганно зажмурился и облизал сухие губы — не мог понять, где находится, что слепит его? Может, он в раю, под кустиком лежит, вдыхает запах роз, а солнышко, просачиваясь сквозь ветки, бьет ему в глаза? Откуда-то издалека до него донесся глухой голос — он слышал этот голос, но слов было не разобрать, доносилось лишь глухое звучание, словно бы пропущенное через вату. Шаткову показалось, что голос просит его о чем-то, умоляет. Шатков отозвался на этот голос, у него снова дрогнули веки, он приоткрыл глаза вторично.

На этот раз белизна не ослепила его — стены в осеннем свете были серыми, старыми, в разводах, с облупившейся краской, на потолке пузырилась известка, в углу, под самым потолком, темнела обмахренная пылью паутина.

— Живой! — голос на этот раз не был таким глухим, неземным, как несколько минут назад, в нем появилась новая краска, свежая, обрадованность, что ли.

Шатков напрягся, пытаясь понять, знает он этот голос или нет, голос не был знаком, и тогда Шатков осторожно, боясь быть ушибленным, ослепленным болью, скосил глаза в сторону, губы у него шевельнулись — он не ожидал увидеть того, кого видел.

У койки Шаткова сидел светлоусый, с крупными монгольскими скулами парень. Скулы — это далекое наследие татарского ига, проглянувшее сквозь века, а усы… Усы — это обязательная принадлежность тех, кто повоевал в Афганистане. В Афганистане мужчина без усов — не мужчина.

— И-и-и, — немо дрогнули губы Шаткова. — И-и-и…

Больше он ничего не смог сказать. У его койки сидел Игорек Кононенко. Шатков облегченно закрыл глаза и отключился.

Пришел он в себя еще через несколько дней — все это время болтался между небом и землей, парил в каких-то красных кудрявых облаках, слушал тихую, ласкающую слух музыку, иногда срывался и падал куда-то вниз, в одуряющую глубину, и тогда у него тоскливо сжималось сердце, не хватало воздуха, тело начинало ломить, и он пытался кричать, звать на помощь, но криков Шаткова никто не слышал.

Когда он очнулся снова, то опять увидел Кононенко — тот словно бы сделался бессменным дежурным, не отходил от постели Шаткова. Кононенко вытаял из красного клубящегося тумана, обрадованно склонился над Шатковым:

— Очнулся?

— Ты? — едва слышно спросил Шатков. — Тебя выпустили?

— А куда они денутся? После твоих шифровок городскую милицию у нас почистили ровно пополам, пятьдесят процентов на пятьдесят: пятьдесят выгнали, пятьдесят оставили.

— А Николаев?

— Сидит, голубчик, — Кононенко улыбнулся, — кукует! От вышки ему никак не уйти: чекистский подполковник и двое из уголовного розыска — его работа.

— А американский бизнесмен?

— Это вроде бы не Николаев… Нет никаких доказательств. В общем, ребята пока крутят это дело. Но главный в банде был все-таки не Николаев, а другой человек.

— Кто же?

— Не поверишь!

— Не жмись, выкладывай государственную тайну!

— Кадровый военный Лев Семенович Петряков. Герой Советского Союза. С Героем все подлинно.

— У меня с самого начала он проходил, как совершенно чистый человек — родственник Николаева, случайно вляпавшийся в нехорошую историю.

— Случайно… — Кононенко не удержался, хмыкнул.

— Да. Приехал к племяннику старый мореман и по наивности своей, отвыкший в море от бытовых интриг, стал соучастником преступления. Лишь в последний день, когда он начал садить в меня из пистолета, словно в тире, все встало на свои места… Чтоб Герой Советского Союза стал паханом — нет, такого еще никогда не было.

— Россия — родина слонов!

— А также непуганых идиотов и вечнозеленых помидоров. — Шаткову стало трудно говорить, он замолчал. На лбу у него проступил пот — мелкий, противный, липкий, как с похмелья.

Кононенко потянулся к Шаткову, бумажной салфеткой вытер пот. Салфетку бросил в судок, стоящий под койкой.

— Медикаментов в больнице не хватает, — извиняющимся тоном проговорил он, — бинтов, ваты, марли нет, полгода эта больница ничего не получала, так я тут на салфетки один местный ресторан разорил… Да простит меня Колпит…

— Кто-кто? — непонимающе спросил Шатков — ему действительно не был понятен иностранный или здешний местечковый язык, на котором неожиданно заговорил Кононенко.

— Не кто, а что. Коллективное питание, — пояснил Кононенко. — Коммерческая организация. Богатая. Пишется с большой буквы — Колпит.

Шатков попытался улыбнуться. Сухой рот был прочно стянут, плохо слушался, в уголках губ появились