за камень и низом, низом, хитрыми, из стороны в сторону, зигзагообразными прыжками ушел в предскалье. За первым волком — два остальных, скуля и потявкивая, словно собаки (хоть я и не слышал за шумом дороги, как они скулили и потявкивали, но мне показалось, что это было так, именно так — скулеж и тявканье).

Выпятив локоть паровозным рычагом и тряся полами халата, словно нахимовец шинелью, Декхан неуклюже согнул руку и, не целясь, пальнул по камням. Звук был резким, яростным. Будто по меньшей мере бабахнули из мортиры. В горах все звуки обрастают какой-то особой мощной плотью, становятся взрывчатыми, надсадными, забивают уши болью. М-да-а, из Декхана стрелок был, как из меня папа римский…

— Удр-рали, с-собаки! Боятся все-таки, что я из них шубу сошью, — приходя в себя, проговорил Декхан громко и тут же чуть не вылетел за борт. В последний миг, когда уже были видны стоптанные подошвы галош, которые Декхан, соблюдая традицию, напяливал на сапоги и зимой и летом, а сам Декхан уже находился в полете, выискивая глазами удобную площадку для посадки, его успел ухватить за лодыжки Саня Литвинцев. Саня — парень здоровый, кровь с молоком, бицепсы внушительно бугрятся под тканью свитера, такой не только Декхана способен на лету поймать, он и с крылатой лошадью, с Пегасом, запросто справится, если тот будет проходить где-нибудь рядом на бреющем. Главный вопрос — лишь бы дотянуться до Пегасовой ноги, лишь бы успеть ухватить. Поднатужился Саня, шея его налилась буротой, жилы выпукло проступили под кожей, окропились потом, и, прежде чем я успел кинуться к нему на подмогу, он совладал с Декханом, втянул его назад в кузов.

— Кхе-кхе-кхе, — заперхал Декхан привычно.

В распах полога густым курчавым клубом влетела пыль, рыжая, едкая, пахнущая чем-то кислым, неприятным. От нее враз все потемнело, вокруг, под ребрами заплескалась тупая боль, а может, и не боль, может, запоздалый отклик на опасность, реакция на видение волчьей стаи — сердце отозвалось на всплески быстрым колотьем в висках. Газик наш остановился так резко, что Вася полностью скрылся в сапогах, они целиком наехали на него — по самые плечи и даже дальше, а кепка, потеряв Васину голову, плоско припласталась к стенке кабины.

В курчавом пыльном клубе прорезалось чье-то смазанное, плохо различимое лицо. В следующий миг человек продрался к нам, вспрыгнул на крюк прицепа, заглянул в прореху. Это был шофер.

— Что случилось? Почему стреляли? — прохрипел он. Глаза у него были встревоженными, темными.

— Волки, — ответил Декхан. — По волкам стрелял. Ушли, — он вытянул руку, пошевелил пальцами, показал, куда ушла стая.

— А-а-а… — недобрая темнота в глазах водителя истаяла.

Курчавый клуб пыли еще долго не мог оторваться от машины — газик брал разгон и увеличивал скорость, клуб тоже разгонялся и тоже убыстрял обороты своих «колес», в кузове под обтягом неслышно летали совсем невесомые, похожие на пепел, хлопья, плавали перед самым носом, прилипали к лицу, к ладоням и трудно было от них очиститься.

Декхан немного успокоился, дунул в дуло своего револьвера, послышался тонкий серебристый свист, долгий, с переливами и нежными, какими-то горловыми, раскатами, дохнуло чистотой, горным снегом, тающим льдом, бегом речки, смолистым ароматом арчи. Улыбнулся добро и чуть беспомощно, извиняясь за страхи, которые нагнал на спутников, за кульбит, что чуть было не совершил (за благополучный выход из отважного циркового номера он, по-моему, обязан выставить Сане бутыль шампанского), за пыль и волчье преследование, за стрельбу и рыжее однообразие, проплывающее мимо бортов нашего сипатого газика, за то, что начало холодать, за долгий-долгий путь, которому, кажется, никогда не будет конца.

— У нас зимой такой случай, кхе-кхе, был, — заговорил Декхан, пряча револьвер в кобуру и застегивая ее на пуговку, — поехал однажды шофер с почтой из Оша в Дараут-Курган. Один поехал, без экспедитора. Без меня, то есть… А оружье, — он похлопал рукой по кобуре, — дома позабыл. Револьвер у него, оказывается, в холодильнике хранился, от детишек там прятал, кхе-кхе-кхе, среди мяса и варенья, вот и забыл. Погода в горах холодная, дорога ледяная, ехать опасно, колеса буксуют, того гляди в тартарары свалишься, но ничего, ехал он ехал, и дело пока обходилось благополучно. В одном из аилов, кхе-кхе, посадил он в кабину женщину с ребенком. Ребенок-то он еще грудной был, титькой пробавлялся, молоком от него, кхе-кхе, пахло. Выехал шофер в Алайскую долину, там прямик проложен уже до самого Дараут-Кургана, мы скоро на этот прямик вырулим. Выехал он, значит, туда, и вдруг волки появились. Большая стая, кхе-кхе-кхе! Штук сорок. Оцепили машину кольцом, чуть под колеса не лезут, идут галопом вровень. Шофер жмет на машине восемьдесят — и волки восемьдесят. Ноздря в ноздрю. Волки, они ведь что, они дух человеческий километра за три чувствуют. Ружье по запаху горелого ствола определяют, кхе-кхе. Если человек с ружьем аль, как я, с револьвером, ни за что не подойдут. А тут вон какая история — у шофера оружье дома забытое. И младенец еще молочный, кхе-кхе, в кабине, титькой от него пахнет… Что, сами понимаете, еще более волков, кхе-кхе, раздражнивало.

Декхан, который до этого произносил все слова аккуратно и точно, без ошибок, вдруг слово «раздразнивало» произнес с «ж» вместо «з», это малость покоробило слух моего высокоинтеллектуального коллеги, фоторепортера Сани Литвинцева. Он сморщил нос на манер печеного яблока, будто на охоте вместо матерого сильного селезня всадил заряд дроби в деревянное чучело — проступок, за который утятники потом бедолаге проходу ни за что не дадут, посмотрел строго на Декхана. Но Декхан не заметил Саниной предупредительно-постной физиономии, взгляда его, он продолжал как ни в чем не бывало:

— Километров двадцать шли волки рядом. Машина, значит, мотором ревела, и волки во весь скок, кольцом, кхе-кхе-кхе, не отставая. Если б сломался движок, тогда б все: шоферу чик-чик, — Декхан секуще прищелкнул языком, — пришлось бы копыта свои в дар Аллаху слать, и женщине с ребенком, всем бы чик-чик пришел. Волки не пощадили бы никого, разбили б стекла в машине и обязательно до людей добрались. Во-от, кхе-кхе. Но бог не выдал — свинья не съела. Движок не отказал, и волки, кхе-кхе, остались без ужина. Вот им! — Декхан выкинул вперед правую руку, сложил пальцы в кукиш, красноречиво покрутил «фигурой» перед собой.

Умолк. Щелкали камни о днище газика, сипел мотор, скрипела скудная каменистая земля под колесами. Помолчав немного, Декхан, стремясь развеять впечатление от своего предостерегающе-мрачного рассказа, повозил рукою за спиной, нашел бурдюк, заметно отощавший и подрастерявший в дороге вес, взболтал его основательно, притиснулся губами к горлу.