разве только чтобы взять или поискать оружие, чтобы поразить врага или спасти согражданина»[689](пер. М.Е. Сергеенко; cр.: Liv. III. 20. 3; XXII. 11. 8)[690]. В этой взаимной клятве, скреплявшей добровольный foedus воинов, отчетливо виден не только момент секуляризации права, о чем пишет Ж. Вандран-Вуайе[691], но и основополагающее значение той внутренней сплоченности воинских подразделений, которая достигается в случае уверенности каждого солдата в своем товарище. Хотя подобная клятва в императорскую эпоху, видимо, уже не практиковалась[692], эффективное функционирование и взаимодействие частей и подразделений было немыслимо без соблюдения римским солдатом своей главной обязанности – сохранять свое место в строю, сплоченность своего подразделения, несмотря ни на какие обстоятельства, на что и была, по существу, нацелена эта клятва[693]. Характерно также, что, согласно римскому военному закону, тот, кто в строю первым обратился в бегство, подлежал в назидание остальным смертной казни на глазах у своих товарищей (Dig. 49. 16. 6. 3: spectantibus militibus propter exemlum capite puniendus est)[694].

Обратим также внимание на одну из причин, по которой можно было покинуть строй, – civis servandi causa. Спасение согражданина в бою, как известно, награждалось особым венком из дубовых листьев – corona civica (Polyb. VI. 39. 5–8; Plin. NH. XVI. 5. 11 sqq.; Plut. Coriol. 3; Quaest. Rom. 92; Gell. V. 6). Этот подвиг всегда почитался как один из самых выдающихся. Неслучайно в эпоху империи, когда все прочие виды наградных венков (castrensis, navalis, muralis, vallaris) утратили всякую связь с теми деяниями, за которые они первоначально вручались (теперь их получали в зависимости от чина и других обстоятельств), лишь гражданский венок остался наградой за действительный подвиг спасения согражданина[695]. Тацит, рассказывая о борьбе римлян с Такфаринатом в Африке, счел необходимым упомянуть о такого рода подвиге, совершенном рядовым воином Руфом Гельвием (Ann. III. 21. 3). О конкретных обстоятельствах этого деяния историк, правда, ничего не сообщает. Однако из других источников известны яркие примеры самопожертвования в бою ради спасения товарищей (например, Caes. B. Gall. V. 44; VII. 50). Желание спасти своих товарищей воодушевляло солдат Цезаря в Александрии, когда во время осады не было возможности ввести в бой все силы и сражалась только часть войска ([Caes.] B. Alex. 16). Корбулон, как передает Тацит (Ann. XV. 12. 3), воодушевляя своих солдат, идущих на выручку двум осажденным легионам, говорил им, что «если отдельным солдатам за спасение гражданина… императором дается венок, как знак наилучшего отличия, то какова должна быть и как велика честь, когда представится глазам одинаковое число как пришедших на помощь, так и получивших ее!» (пер. В.И. Модестова).

Таким образом, МакМаллен совершенно прав, подчеркивая, что к числу важнейших мотиваций солдатского поведения в бою следует отнести не только и, может быть, не столько страх наказания или упование на награды, сколько мнение собственных товарищей (omnium existimatio – Caes. B. Gall. V. 44. 5)[696]. По словам Полибия, страх перед неизбежным позором и обидами от своих же товарищей не меньше, чем страх наказания, заставлял римского воина, потерявшего оружие, отчаянно кидаться в ряды неприятеля (VI. 37. 13; ср.: Plut. Cato Mai. 20. 7; Aem. Paul. 21; Val. Max. III. 2. 16; Front. Strat. IV. 5. 17; Iust. Epit. XXXIII. 20. 3–4). Рассказывая о битве при Бедриаке, Тацит пишет, что каждый солдат, сражаясь на глазах у всех против людей, которых он знал издавна, вел себя так, будто от его мужества зависел исход войны (Hist. II. 42). Следует согласиться с P. МакМалленом и в том, что преданность своим соратникам (и, добавим, своему императору) могла оказаться настолько важной, что всякий смысл и цели войны забывались и сражение становилось личным делом солдат, которым в таком случае не требовались даже приказы командиров. В рассказе о битве при Мутине двух легионов Антония с Марсовым легионом Октавиана Аппиан отмечает, что противники «ринулись друг на друга, разгневанные, обуреваемые честолюбием, больше следуя собственной воле, чем приказу полководцев, считая эту битву своим личным делом» (App. B.C. III. 68). По свидетельству Веллея Патеркула (II. 112. 5–6), в одном из сражений во время восстания в Паннонии римские солдаты в критической ситуации взяли инициативу на себя и добились победы почти без руководства со стороны командиров.

Нельзя, однако, пройти мимо нередких фактов солидарности солдат, принадлежавших к противоборствующим сторонам во время гражданских войн. Несмотря на политические разногласия вождей и собственную ожесточенность, солдат объединяли узы профессионально-корпоративного единства и согражданства (App. B.С. III. 83). Это, в частности, проявлялось в братаниях противников, в нередких случаях включения побежденных в войска победителей (иногда даже по просьбе последних, как в 40 г. до н. э. после капитуляции Луция Антония перед Октавианом – App. B.С. V. 46–47)[697]. В данном контексте можно упомянуть также один примечательный эпизод из рассказа Диона Кассия (LXIV. 13. 3–5) о сражении вителлианцев и флавианцев под Кремоной. Когда женщины из города ночью принесли солдатам Вителлия пищу, последние, насытившись сами, стали предлагать хлеб и воду своим противникам, называя их «соратниками» (συστρατιώται), «ведь все они, – замечает Дион, – знали друг друга и были в дружеских отношениях», и обращаясь к ним по имени.

Однако корпоративная сплоченность и солидарность военных довольно часто оборачивались настоящей круговой порукой – тем, что Тацит с явно негативным акцентом называет в одном месте consensus multitudinis (Hist. IV. 46. 4). Эта черта с особенной резкостью проявлялась во время солдатских мятежей и волнений, когда нормы дисциплины и субординации отбрасывались и солдатская масса превращалась в неуправляемую, легко внушаемую, неустойчивую толпу, чье поведение определялось кучкой демагогов или импульсивными действиями большинства. В подобного рода критических ситуациях солдатская масса, отстаивающая свои кровные интересы, способна была выступать с поразительным единодушием и твердостью, как например, во время мятежа германских легионов в 14 г. н. э. (Tac. Ann. I. 32. 3). Солдаты хорошо сознавали свое корпоративное единство и полагались в трудную минуту на поддержку соратников. Так, арестованные Блезом активные зачинщики мятежа стали призывать на помощь то поименно своих товарищей, то свою центурию, когорту, легион и добились в результате, что сбежавшиеся отовсюду воины их освободили и спрятали (Tac. Ann. I. 21). Военное начальство прекрасно понимало, что лучшим средством сохранить в подобных ситуациях повиновение солдат было внести в их ряды раскол и не допустить объединения отдельных частей (Tac. Ann. I. 28; 49; Hist. I. 9).

Круговая порука, как оборотная сторона солдатского товарищества и солидарности, характерна для поведения военных людей и в обыденной мирной