– То есть в зал ты не пошел? – спросил я. И снова открыл холодильник.

– Да какой зал, – сказал он и подвинул ко мне рюмку.

Мы выпили. Я напряженно думал – что за хрень? Почему она так его назвала? И вдруг понял.

Это было так смешно, что я захохотал.

Он смотрел, как я катаюсь по полу, и, кажется, хотел меня ударить.

– Ой, не могу! – стонал я. – Ой, мамочки…

– Тебе так смешно? – спросил он. С акцентом на слово «так».

– Дай телефон, – попросил я. – С той самой эсэмэской.

Он дал. Я снова заржал.

– Чучело! – сказал я ласково. – Невнимательное чучело!

Там было написано: «Проснулся и понял, что очень хочу в заД».

– У айфона такая маленькая клавиатура, – сказал я. – Всё время попадаешь не туда. – И снова заржал в полный голос, вспомнив анекдот об этом – на злобу дня.

– Что, звонить ей? – спросил он, прочтя эсэмэску заново.

– Поезжай! – сказал я и начал толкать его к двери.

– Я каждый раз говорю себе, что всё. Больше сюда ни ногой! – крикнул я через музыку. – И потом опять возвращаюсь. Это слабоволие!

– Нет! – заорал мне в ухо Герман. – Это дружба! Ты же знаешь, что я один не пойду, вот и поддерживаешь друга.

Он был прав. Но и я тоже был прав. Ночные клубы хороши в молодости. А в сорок ты либо притворяешься, что тебе весело, либо скачешь на танцполе, подвыпив, и потом чувствуешь себя утром не просто разбитым, но еще и набитым дураком.

– Где еще можно познакомиться с девушкой?! – крикнул он. – В клубе или баре!

– В библиотеке! – кричал я ему. – В метро! – И чтобы добить его, добавил: – На выставке кошек!

Музыка стихла. У нас было около минуты, чтобы поговорить, прежде чем рев и грохот снова накроют нас.

– Меня сейчас вырвет, – сказал друг. И немедленно выпил, даже без меня.

Герман был уже хорош, а я нет. И в этом была проблема. Мы уже начинали говорить на разных языках. Я бы мог его догнать, но не хотел. А он успел убежать так далеко, что не мог вернуться ко мне за одну минуту. И за один час, пожалуй, тоже.

– Обещай, – сказал он совершенно серьезно. – Обещай, что если я когда-нибудь пойду на выставку кошек, ты убьешь меня. Потому что…

Динамики взревели, пол завибрировал басами.

«Что делает с неподготовленным человеком развод, – думал я. – Вице-президент банка, пусть и маленького. А ведет себя так, словно пересмотрел „Мальчишник в Вегасе“».

– Я хочу танцевать! – крикнул он.

И достал из кармана смятую пачку купюр. Идти в клуб с кошельком неверно. Ты можешь его потерять, ввести другого человека в искушение своим оттопыривавшимся карманом. А деньги без упаковки много места не занимают.

– Солнышко, – он поймал за руку официантку, – это тебе, а это диджею. Пусть поставит что-нибудь медленное и хорошее.

Герман не шатался, речь была членораздельной. Но я, зная его с детсадовских времен, понимал, что внутри него уже сделал оборот ключ, открывающий в нем стремление познавать окружающий мир. Когда так было в прошлый раз, я вызвал такси, привязал его в гардеробе для надежности к перилам лестницы его же ремнем, а вернувшись из туалета, увидел пустой холл. Он позвонил мне вечером из Баку и сказал, что всегда хотел побывать здесь. И что прямо сейчас он идет на свадьбу, которая гуляет на втором этаже его отеля. Через день он вернулся совершенно грустным. Так и не объяснил, почему у него на шее лиловый засос, а в глазах печаль. Одно с другим в моей шкале ценностей никак не увязывалось.

Диджей принял от официантки заказ, показал нам большой палец и вывел, микшируя, на весь зал, Аллу Пугачеву. «Миллион алых роз».

– Я пошел! – сказал он.

А я остался. Какой смысл танцевать, не флиртуя? В моей жизни все было слишком хорошо, чтобы флиртовать. Сидел на стуле, качал ногой в такт музыке и просто смотрел.

– Неплохо, – пробормотал я себе под нос.

У нее были ноги такой красоты, что я на мгновение даже позавидовал другу. Что это он, а не я, ведет её сейчас в танце. Чисто мужская эмоция, всё равно всегда и во всем мы бежим наперегонки. Пусть даже подсознательно.

– Ты не обидишься, если я пересяду за их столик? – спросил он, вернувшись. Точнее, не спросил. Констатировал факт.

Я не обиделся. Просто поехал домой.

– Ну как? – спросила сонная жена, прижимаясь ко мне спиной, когда я забрался под одеяло.

Я был уверен, что это говорит не она, а её служба внутреннего контроля. Поэтом не стал отвечать. Обнял её и через секунду заснул.

Герман проводил девушку до дома. Она так ему нравилась, что он трезвел на ходу.

Он ей так прямо и сказал:

– По-моему, я в вас влюбился.

Она засмеялась. Он тоже.

Она жила в пятиэтажке на «Полежаевской». С обязательной лавочкой у подъезда и сиренью над ней.

Они проговорили до утра. А потом она ушла. Не пригласив на чай, но оставив номер своего телефона.

– Я её пробил, – сказал он, заявившись ко мне на следующий день.

Жена подняла брови. Мы сидели втроем за столом на кухне, пили кофе.

– Тридцать три. Из Екатеринбурга. Работает в салоне на Ленинском, врач-косметолог. Двое детей. Разведена.

– Я тебе говорил когда-нибудь, что не надо искать любовь в клубе? – спросил я.

Дурачился, а он воспринял это всерьез.

– Ты как моя мама. Прекрати. – Посмотрел нас жалобно и добавил: – У меня и без того голова болит.

– И что дальше? – спросила жена.

Он кинул взгляд на часы.

– Минут через пятнадцать поеду за ней. Договорились в кино.

– Может, лучше в театр? – спросила жена.

Она у меня консерватор. Но тут я был с ней согласен.

Через неделю, когда он впервые поцеловал её, но уже у своего подъезда, ее затрясло.

– Что с тобой? – спросил он. – Ну что?

– Я не знаю, как тебе сказать…

Она плакала. А он уже знал, что она сейчас скажет.

– Ты мне так нравишься, но я не могу.

– Что «не могу?»

– Целоваться с тобой.

– Почему?

Висела пауза, она собиралась с духом. И все-таки отважилась. Всё равно что прыгнула в первый раз с вышки.

– У меня двое детей!

– Я знаю, – сказал он. – И то, что они у бабушки с дедушкой в Ташкенте – тоже знаю.

Она молчала, но ее глаза были такими огромными, что слова становились лишними.