И глаза эти, синие до невозможности, с каждой секундой становились счастливее.

– У меня никогда никого кроме мужа не было, – сказала она.

Она лежала на его плече, прикрывшись простыней. Он понимал, что она стесняется своей груди, не такой красивой после двух родов, как когда-то. Но она нравилась ему как никто из тех, что лежали рядом с ним точно так же.

– Всё было так хорошо, а потом он сказал, что нам надо переезжать в Москву. Он уехал искать квартиру, работу. Вернулся через два месяца, и я его не узнала. Другой человек, я не понимала, что случилось.

Он внимательно слушал и все сильнее хотел ее снова. Распаляясь оттого, что она теперь его, а не того, о ком шла речь.

– Был дома два дня и уехал снова. Перестал звонить, потом пропал. Я оставила детей с его родителями и поехала к нему. Позвонила в дверь, открыла женщина. Смотрит на меня, молчит. Он вышел из комнаты, сказал, что разводится. Что ни я, ни дети ему не нужны.

Он смотрел на ее профиль и чувствовал, что еще чуть-чуть, и он задохнется. Потому что она была сказочно красивая. И она теперь была только его.

– Я думала, что я умру. Вышла, позвонила подруге. Напилась у нее, проснулась ночью и поняла, что останусь в Москве. Потому что теперь дети только на мне. Что я заработаю на квартиру и перевезу их сюда.

Он поцеловал ее. Потом еще и еще. И чувствовал, как счастье разрывает его, не помещаясь внутри.

– А дети? – спросила жена.

– Что дети? Тебя это смущает?

Герман снова сидел у нас на кухне и опять без нее. Чтобы быть более откровенным, наверное.

– Смущает, – сказала жена.

– Ты за меня не бойся, – улыбнулся он.

– Да дело не в тебе. Не проблема жениться на женщине с детьми. Но ты должен принять их как своих. Чтобы через месяц не возненавидеть свою новую жизнь.

– Я их еще не видел, – сказал он, посерьезнев.

– Так может стоит познакомиться?

– Стоит, – сказал он.

Герман посмотрел на часы – у него появилась эта привычка. И убежал.

– Я тебе не говорил, – сказал я. – Жена бросила его, когда выяснилось, что он бесплоден. Врачи говорят, что это после свинки. Помнишь, он в больнице чуть ли не месяц лежал? Ерунда какая-то, а такие последствия.

– Бедный, – сказала жена.

И повторила это еще раз.

Они сидели у нас. Мальчики убежали в гостиную строить из подаренного конструктора железную дорогу, мы остались на кухне.

– Ну что, надо бы открыть шампанское по такому поводу, – предложила жена.

Я залез в холодильник, достал бутылку. Жена поставила бокалы.

– Мне не надо, спасибо, – мягко сказала девушка.

– Хорошее, – надавил я. – Брют.

– Ей нельзя, – сказал друг, светясь как лампочка.

Мы с женой переглянулись.

– А мы тогда обязательно выпьем, – весело сказал я. – Если такой повод. За чудеса!

Герман наклонился ко мне и захохотал:

– Помнишь, ты меня уверял, что судьбу надо искать в библиотеке, а не в клубе?

– А как вы познакомились? – вдруг спросила девушка.

– Он написал мне в «Одноклассниках», – сказала жена. – И свел с ума.

Герман заинтересовался:

– Стоп! Ты же рассказывал, что вы в планетарии познакомились. На вечере в честь юбилея выхода Алексея Леонова в открытый космос.

Я молчал и всё разглядывал его девушку.

Она выглядела счастливой. Как и он.

Я вспомнил, что он всегда мечтал о большой семье. И вот получил ее, причем сразу.

Главное – мечтать. Особенно если всё в жизни пошло не так. И долго не раздумывать.

Минус на минус. Математика тем хороша, что ее законы работают в любой жизненной ситуации.

Дети построили железную дорогу. Наш парень притащил все свои машинки, и теперь они пытались устроить аварию на переезде. Девушка сидела, одну руку положив на живот, а другую отдав другу. Он улыбался. Жена пила шампанское. А я просто был рад, что у всех всё хорошо.

А стало быть, и у меня тоже.

Они встречались почти месяц, но до близости у них пока так и не дошло.

Она жила с мамой-сердечницей, которой после смерти отца стало казаться, что и с дочкой тоже что-то должно случиться. Запах корвалола, тревожный взгляд, рука на сердце… Это напоминало посредственный сериал, из которого никак не удавалось вырваться.

Она нравилась ему все сильнее. Он не понимал, как можно быть настолько подчеркнуто-внимательной к матери и при этом ощутимо раздражаться уже от того, что на экране телефона высвечивается эти четыре буквы – «мама».

– Я не могу, – сказала она. – Прости.

И почти заплакала.

Прогулка в парке. Театр. Поцелуй в лифте – и всё. Ни единого шанса, что она захочет остаться у него или переночевать в гостинице.

Месяц – отличный срок для того, чтобы влюбиться по уши. Потом, когда ты взрослый и когда хочешь уже других, более ответственных отношений, надо делать следующий шаг.

Или не делать.

Он ей нравился так, как никто и никогда. Внутри что-то замирало, ладошки потели. Он целовал ее сначала в щеку – в миллиметре от губ. Потом за ушко.

Ноги подкашивались. У обоих. Это было круче, чем секс – потому что пауза усиливала желание, перегоняя кровь с немыслимой скоростью. Так могло быть только до первой близости, поэтому оба стремились к ней, но продолжали наращивать силу ожидания.

Во многом благодаря ее маме.

– Я больше не могу, – сказал он ей вечером, когда они сидели в кафе. – Я хочу тебя. Чтобы ты осталась и больше не уходила.

Он встал и ушел.

Она сидела и не понимала, что происходит. Почему он ушел, вернется ли, почему она никак не может сказать маме, что хватит, что она уже совсем взрослая в свои двадцать пять – и жизнь не для того, чтобы всегда ждать худшего. Дождь в апреле лучше, чем в октябре, но если ты остался один и не понимаешь, что происходит, – это все равно не самая чудесная погода.

Он вернулся. Промокший, но довольный. С большим букетом.

Она успокоилась. Заулыбалась.

– Это не тебе, – сказал он. – Маме. Пора познакомиться.

Она вынула из сумки телефон. Сказала, что едет домой и что придет не одна.

На маме были янтарные бусы и явно парадное платье. Он вручил ей цветы и увидел на столике в гостиной чай, три чашки и коробку конфет.

– Это Андрей, – сказала она.

– Вера Павловна, – ответила мама.