Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И начала разговор о театрах. Стремясь понравиться, но и успевая присматриваться к гостю.
Он слушал-слушал, потом не выдержал:
– Я люблю вашу дочь.
Мама схватилась за сердце. И он вдруг понял, что это не вызвано болью. Это только привычка.
Он представил, как они будут приходить сюда по воскресеньям. Не она к ним, а они сюда.
Лучше не каждый раз, а через неделю.
– Вы просите у меня руки моей дочери? – спросила мама трагическим голосом.
Ему стало смешно.
– Нет.
Он поймал ее взгляд. Испуганный. Тут же взял ее за руку.
– При всем большом уважении к вам это касается только меня и вашей дочери. Мне нужно знать только ее мнение.
– Я прошу вас немедленно удалиться! – произнесла мама, и в ее голосе уже не было даже намека на недавнюю медоточивость. Как и на боль.
– Я пойду с ним, – сказала она и встала. – Мне стыдно.
– Катя! – воскликнула мама и упала в кресло. Глаза, впрочем, оставались открытыми. Внимательно следили за происходящим.
Они вышли за дверь. Она дрожала, а ему было весело. Он знал, что выиграл. Что теперь она уже его, а не мамы. Но не хотел, чтобы скандал вырос до масштабов рукопашной. Дипломатическая война устраивала его больше. По крайней мере, сейчас.
– Поехали в Париж? – сказал он. – На все майские. Я сейчас позвоню, закажу билеты, выберу отель.
Она закрыла глаза и поцеловала его. Сначала мягко, потом страстно. Его глаза были открыты. Поэтому он увидел, как мама выглянула из-за двери, встретила его взгляд и сразу ушла в квартиру.
Они вышли из такси у отеля, поднялись в номер – он был под самой крышей.
Она открыла дверь. Выйти на балкончик было невозможно, а вот подставить волосы под парижский ветер – да.
Он смотрел на нее и чувствовал, что сойдет с ума от желания. Но хотел, чтобы в первый раз все было очень красиво, чтобы время перестало существовать. Чтобы была ночь и чтобы они были чуточку пьяными – самую малость. Чтобы попытаться перестать волноваться и не понять – получается или нет.
– Я невозможно голоден, – сказал он. – Побежали? Обед, прогулка и никакого плана действий. Всё, что захотим.
Я его предупреждал, что поесть в Париже – проблема. Куча ресторанчиков и кафе, но это всё не то. И что вообще я на его месте поехал бы во Флоренцию. Или Стокгольм.
– Чудак-человек, – сказал он мне. – Я первый раз еду с девушкой, которую люблю, в путешествие. Конечно, Париж. За романтикой надо ехать только туда.
Я пожал плечами. Написал вопрос своему парижскому коллеге. И получив ответ, переслал другу эсэмэску с адресами ресторанов.
Со стен гроздьями свисали медные кастрюли – от гигантских до крошечных. Белые скатерти, презрительные официанты. Наполненный до краев важностью метрдотель.
Они заказали бутылку белого вина и огромное блюдо морепродуктов на льду. Устрицы, краб, рапаны, ракушки и великое множество других неизвестных морских гадов.
Это было вкусно. Это было смешно. Это было необычно.
Париж, такой ресторан, такая еда.
Ей больше всего понравились рапаны. Как и ему. А вино, напротив, не вызвало симпатии. Они выпили от силы по бокалу.
– Может быть, закажем другое? – спросил он.
Она замотала головой.
– Пойдем лучше погуляем.
Он расплатился, они вышли, держась за руки, навстречу Парижу. Прошли до перекрестка, встав спиной к своему отелю. Он достал карту, чтобы посмотреть, как лучше пройти к Нотр-Дам де Пари.
И вдруг она сказала:
– Пожалуйста, давай вернемся в номер.
Они повернули назад, вошли в отель. Лифт долго не ехал. Он с тревогой посмотрел на ее лицо. Она кусала губы, кулаки были сжаты.
– Тебе плохо? – спросил он, начиная волноваться. – Аллергия?
– Нет, – сказала она. – Всё хорошо. – Сумев произнести «хорошо» только по слогам.
В номере она метнулась в ванную. Он услышал, как хлопнуло, открываясь, окно. Как полилась вода в раковину.
А через пять минут он понял, что у него в животе происходит что-то странное. Словно он это не он, а стиральная машина. И центрифуга начинает бешено вращаться, отжимая белье.
Он вспомнил, что на первом этаже отеля тоже есть туалет, и бросился вниз по лестнице.
Я хохотал, разглядывая друга.
– Ну, ты красавчик! Ты что, не знал, что свежие морепродукты надо как следует запивать вином, чтобы всё усвоилось?
– Два дня, – сказал он. – Два дня, проведенных в номере. Даже после стакана воды – понос.
– Почему-то мне кажется, что это сближает, – предположил я.
Он кивнул.
– Еще как. Даже не друг с другом, а каждого по отдельности – с унитазом.
Я снова захохотал. Потом успокоился. Вспомнил главное.
– Ты сказал «два дня». Но вы же уехали на неделю.
– Верно, – сказал он. И выглядел таким довольным, словно кот на молокозаводе.
– Счастлив? – спросил я.
– Абсолютно. Это лучшая поездка в моей жизни.
– А мама?
– Катя переехала ко мне, – сказал он.
– Съездили не зря, – согласился я. Потом спросил о главном: – Женишься?
– Катя мне сказала, что если мужчина в таком положении способен мученически ждать, пока его женщина сможет покинуть туалет, на него можно рассчитывать и во всем остальном.
– То есть да? – уточнил я.
Он залез в карман пиджака, вынул оттуда конверт. Я открыл, вынул открытку с купидончиками. Внутри красивой вязью шел пригласительный текст. Меня звали на свадьбу. В модный морской ресторан на «Водном стадионе».
– Упорный ты парень, – сказал я. – Там сколько туалетных кабинок?
– Ряженка, – сказал Коля и положил пакет в тележку. Поставил в записке крестик напротив этой позиции.
– Ты как старушка. Или программист, – заметил я. – Я только их с такими списками в магазине видел.
– Я и есть программист, – сказал он. – Можно подумать, ты забыл. А это всё для старушки.
– Божьего одуванчика?
Он раздраженно толкнул тележку. Потом попытался схватить, но она уплыла от его рук и врезалась в ограждение у витрины. Было шумно, но никто не обратил внимания. Вероятно, привыкли.
– Ты чего злишься?
Коля подобрал тележку и двинулся дальше, в сторону кулинарии. Я шествовал рядом.
– Что меня раздражает, – сказал он, – бабка не моя. Жены. А покупать продукты и отвозить должен я. Потому что жена сидит с ребенком. И потому что она со своей родной бабушкой общаться не хочет. С этим божьим одуванчиком. На который дунуть страшно.