сам увидел темное облако, окутывающее голову несчастной. Оно было похоже на плотное переплетение черных жгутов, которые, будто в пародии на ласку, то и дело касались Таэко.

– Ты видишь? – спросил Хизаши тихо. Облако, словно почувствовав угрозу, сжалось, жгуты-усики впились в голову больной.

– Вижу. – Кента присел рядом. – Надо проверить.

– Я тебе и так скажу, что это ёкай.

– Надо следовать правилам.

Кента полез за отворот кимоно и достал талисман для определения существа. Если загорится синим – и правда ёкай, а не злой дух или акума.

– Это безопасно? – спросил Хагивара, не выдержав их тихих переговариваний. Супруга же его молча ждала вердикта.

– Мы пока ничего не делаем, вам нечего опасаться, – искренне заверил Кента и направил ки в талисман, тут же вспыхнувший синим огнем. – Хорошо.

– Хорошо это значит, что с Таэко все в порядке? – снова влез Хагивара. Юная служанка возле него в волнении сцепила пальцы в замок и прикусила губу.

– Какое там в порядке? Жизненную силу вашей жены тянут с каждым ее вздохом, – бросил Мацумото. – Немного осталось. Промешкай вы еще пару дней, вам даже ваш Будда не помог бы.

– О, амитабха! – выдохнул Хагивара. – Вы же спасете их?

– Их? – не понял Кента.

Слабая рука госпожи Таэко скользнула по одеялу, накрыв ладонью живот, и все стало ясно.

– Вы должны были предупредить о положении госпожи Таэко сразу, – укорил Кента хозяина.

Он не стал говорить о том, что кто бы ни присосался к молодой женщине, он мог уже убить плод в ее чреве, забрав его только формирующуюся жизненную силу.

– С ним… все хорошо, – с трудом проговорила она, улыбаясь мужу. – Я чувствую.

Кента не был так уж уверен, но матери ведь и правда чувствуют такое? Он посмотрел на Хизаши, и тот мотнул головой. Кента с одного жеста разгадал его мысли и озвучил для остальных.

– Ритуал нельзя откладывать надолго. Вам лучше покинуть комнату, мы перекроем все выходы, чтобы тварь не ускользнула.

Хизаши удивленно приподнял бровь, Кента заметил это, но предпочел сделать вид, что нет.

– Вы слышали? – обратился он к застывшему Хагиваре и служанке. – Мы позовем, когда закончим.

Обеспокоенный супруг ушел, только получив от жены согласие, и наконец можно было сосредоточиться на работе. Хизаши первым делом принялся обклеивать выход и предварительно закрытые сёдзи на внешнюю галерею охранными талисманами, а Кента начертил вокруг постели больной цепочку особых иероглифов. Это должно было усилить заклинание, которое им предстояло читать.

Туман у головы госпожи Таэко заволновался пуще прежнего, черные усики беспокойно шарили по ее щекам, впиваясь в бледную сухую кожу. Женщина застонала и впала в забытье. Возможно, это и к лучшему.

– Твари, значит? – вдруг спросил Мацумото, повесив последний талисман.

– Тот, кто забирает жизнь у матери и ее не рожденного ребенка, иначе называться не может, – жестко ответил Кента.

– Жалкое зрелище.

– Прости?

– Я о нем, – Хизаши кивнул на черное облако. – Трясется от ужаса, но не отваливается, хотя догадывается, что его ждет.

Кента не мог разобрать ничего в жадном клубке энергии, но Хизаши всегда было открыто больше.

– Что это такое? Неужели правда обариён? – спросил Кента.

Вместо ответа Хизаши опустился рядом с ним на колени и ткнул в облако веером. Показалось, будто тот входит в надутый бычий пузырь, а потом сопротивление вытолкнуло его обратно. Мацумото хмыкнул и полез уже голой рукой. Кента напрягся, но ничего страшного не произошло. Хизаши отряхнул пальцы и пояснил:

– Точно обариён. Когда он кормится, меняет форму и становится вот таким. Иначе хорош бы он был, лежа под своей безвольной жертвой.

Эти ёкаи известны тем, что подкарауливают путников в дороге и набрасываются сверху, цепляются за спину и начинают тянуть жизненные силы, становясь все тяжелее и тяжелее, пока не загоняют несчастного в могилу. Прогнать обариёна самостоятельно было почти невозможно, а если он как следует впился в жертву, то даже оммёдзи приходилось непросто. А уж беременная женщина для него – настоящее лакомство.

Хизаши поманил Кенту ладонью и, отведя подальше, наклонился и шепнул:

– Надо заставить его принять изначальную форму, иначе провозимся до ночи, а женщина может этого и не пережить.

– Мы должны постараться. Есть идеи?

– Тебе не понравится.

Кента отчего-то сразу ему поверил и уточнил с опаской:

– Сильно не понравится?

– Совсем не понравится, – кивнул Мацумото.

– Говори.

– Нам надо напасть не на обариёна, а на его носителя.

Кента едва не отшатнулся от него.

– С ума сошел!

– Ты сам видел, что он уже вгрызся в голову, – нахмурился Хизаши. – Будешь нежничать с ней, похоронишь и ее, и детеныша внутри нее.

– Ребенка, – поправил Кента, глядя ему в глаза. – Ребенка внутри нее.

– Решай, – бросил Мацумото и отступил на шаг, скрещивая руки на груди. Для него все просто, но о себе того же Кента сказать не мог. Пытался вспомнить все, что знал об этом ёкае, но больше ничего нового в памяти не всплыло. К тому же в ней пульсировали слова Хизаши: «…уже вгрызся в голову», «…похоронишь и ее, и детеныша». Как у целителей порой промедление забирало жизни пациентов, так и сейчас Кента чувствовал, что его нерешительность убивает госпожу Таэко. И ее будущего малыша.

Мацумото сверлил его из-под ресниц внимательным испытующим взглядом, точно не было этих уже почти трех лет, и Кента все еще оставался мальчишкой с фестиваля Ониби, не способным ни к чему, кроме как прятаться за его спиной.

– Давай попробуем, – произнес он. – Но Хизаши, не рискуй понапрасну.

Тонкие губы растянулись в довольной улыбке, и Мацумото вернулся к постели Таэко, наклонился и взял женщину за горло. Кента видел, как его ногти заострились, потемнели и впились в ее кожу. В комнате вмиг похолодало, воздух будто застыл, и Кента вдохнул осорэ – обариён пытался защититься, отпугнуть врага, покусившегося на его пищу. Хизаши сдавливал тонкую женскую шею с холодной улыбкой змеи. Кенте вдруг стало не по себе, он стиснул пальцы в кулаки, чтобы не наделать глупостей. Он верил Хизаши.

Наконец, как того и хотел Мацумото, черное облако задрожало, усики оставили лицо Таэко в покое, а после глаза женщины резко распахнулись. Хизаши отпрянул, и ее тело потянулось за ним, будто привязанное невидимыми нитями. Потом застыло и снова дернулось – на этот раз рвано, неестественно. Голова была безвольно склонена к плечу, руки согнуты в локтях, как у деревянной куклы на шарнирах.

– Хизаши… – начал Кента, но Таэко не дала ему договорить. Голова качнулась, не сразу, но выпрямляясь на тонкой шее, и повернулась к нему. Широко распахнутые глаза ничего не выражали. И когда Хагивара