Служанка не стала приближаться к павильону и с поклоном удалилась.

– Похоже, нас ждут, – Хизаши откинул волосы с плеча за спину и первым двинулся по берегу пруда ко входу на террасу. Едва он распахнул сёдзи, как Хагивара Такума вскочил им навстречу.

– Мацумото-сан, Куматани-сан! – Кажется, он уже успел немного выпить, щеки его алели. – Ну же, проходите скорее, запомним этот чудный вечер и воспоем в стихах вместе.

В павильоне не было больше никого, кроме самого мужчины и пары служанок, тут же принявшихся усаживать гостей и наливать им вино. Еще одна сидела поодаль у стены с кото на коленях. Едва все расселись за столом, ее пальцы невесомо тронули струны, и нежная печальная мелодия разлилась в чистом морозном воздухе. Сёдзи оставили открытыми, и за едой можно было наслаждаться видом и слушать музыку.

Ужин также удался, и Кента с удовольствием попробовал все блюда на столе, пока не почувствовал, что больше в него не влезет. Обычно он не стремился к перееданию, но Хагивара смотрел на них двоих так, что было просто невежливо отказываться от угощения.

– Скажите, разве больше никто не присоединится к пиршеству? – спросил он, пригубив из изящной пиалы. Вино было вкусным, с тонким цветочным оттенком, но налегать на него слишком опасно.

– Верно, – подхватил Хизаши. – Поместье такое большое. Неужели в нем живете только вы с супругой?

Вдохновенное лицо Хагивары посмурнело.

– Увы, это так. В моем некогда известном роду никого не осталось.

– Как же… – начал спрашивать Кента, но Хизаши его бесцеремонно перебил:

– И чем знаменит ваш род? Все были поэтами?

– Что? Нет! – Хагивара эмоционально всплеснул руками, едва не задев пиалу широким рукавом хаори. – Конечно, среди моих предков хватало одаренных личностей, и каждый оставил после себя исполненные красоты строки, но я имел в виду то, что случилось давным-давно.

– Расскажите, – велел Хизаши, даже не пытаясь изобразить вежливую просьбу.

– Ну если вам это интересно. – Пусть Хагивара так и говорил, но было заметно, что ему в радость обсудить с кем-то славные дни его рода. – Будучи учениками школы оммёдо и экзорцизма, вы наверняка не раз слышали историю о том, как двести лет назад самые сильные оммёдзи дали бой бесчестному демону, угрожавшему империи. Та битва длилась несколько дней и ночей, пока демон не был низвергнут будущим основателем Дзисин Инабой Идзуру. Но мало кто знает, что к месту сражения демон пришел благодаря хитрости моего предка, Хагивары Такумы – меня назвали в его честь. И тогда демон угодил в смертельную ловушку, из которой уже не выбрался. Правда, – рассказчик усмехнулся, – мои предки были умны, но не столь одарены, потому вскоре отошли от дел оммёдо.

Так вышло, что именно в этот момент музыкантша особенно резко дернула струну, и та тревожно зазвенела в воцарившейся на несколько мгновений тишине.

– Значит, ваш предок обманул демона? – уточнил Кента.

– Семейная легенда гласит именно так, – кивнул Хагивара. – Но…

– Говорите, – поторопил Хизаши.

– Ничего особо интересного, – снова улыбнулся хозяин. – Все это дела минувших дней. Будда говорил: «Победитель вызывает ненависть, побежденный повержен в скорбь. Отринувший и победу, и поражение живет в мире». Сейчас мы с женой живем в мире.

«Вздор!»

Кента вздрогнул. Никто, разумеется, не услышал громкого возгласа, ведь он раздался внутри его головы. Незаметно коснувшись четок на шее, Кента велел голосу убираться. И тот снова, как и весь последний год, послушно затих. Его давно не было слышно, и то, что он заговорил именно сейчас, странно.

– Давайте лучше кистью запечатлеем эту встречу и радость от спасения моей дорогой Таэко, – предложил Хагивара, и по мановению его руки служанки заменили яства на белоснежные листы и три набора для письма. Со стороны сада подул легкий прохладный ветерок, хрустально зазвенели фурины под крышей, вплетаясь в текущую реку музыки. Деревья снаружи шевелились, покачивали тугими бутонами камелии на цвету, а с темного неба медленно сыпались редкие снежинки.

Хагивара изящно подхватил рукав и размашисто вывел на бумаге первую строфу:

– Снегом укутало сад,

Или это чудесный сон –

Сливы в цвету.

Он посмотрел на свое творение, довольный собой, покивал, а Мацумото уже принялся за ответ. Рукав обнажил хрупкое бледное запястье, когда он обмакивал кисть в тушечницу, и стремительные росчерки рождали новые строки:

– Не знает лягушка, о том,

Что лето прошло.

Напрасно волнует пруд.

Хагивара рассыпался в похвале, и лишь Кенте было не до стихов. Он смотрел на лист перед собой и, бездумно макнув кисть, наблюдал, как дрожит на ее кончике темная капля туши. Еще немного и сорвется.

– Что вы сочинили, глядя на природу, Куматани-сан? – поинтересовался Хагивара, и Кента будто очнулся. – Должно быть, ваши стихи полны сдержанной утонченности.

Кента опустил взгляд, и по спине прошелся холодок.

Он не помнил этого, но рука сама вывела строки чужим почерком:

«Лжив белоснежный цвет.

Лишь снег обагрив,

Яростью свою уйму».

Мацумото видел, он сидел слишком близко, и Кента торопливо скомкал лист, чтобы не оскорбить хозяина этими дерзкими словами.

– Простите мне мою необразованность, – натянуто улыбнулся он. – Позвольте лучше послушать ваши сочинения.

– Мой друг скромен и не любит внимание, – вмешался Хизаши. – К тому же ваш талант настолько впечатляющ, что затмевает даже свет этих фонарей. Позвольте мне описать свои чувства в стихах.

Кенту затопило горячей благодарностью, которую он сейчас не мог выразить, поэтому лишь кивнул и попросил разрешения покинуть их, чтобы проведать перед сном госпожу Таэко. Прикрылся тем, что будет переживать, если не убедится, что ей не становится хуже после ритуала изгнания.

За пределами павильона стало легче. Кента потер налившийся болезненной тяжестью затылок и побрел по тропинке, подсвеченной с обеих сторон, прочь, лишь позже спохватившись, что не узнал, как попасть в дом. Не хотелось бы ломиться наугад.

Вздохнув, он решил вернуться в главный двор, для чего было необходимо выбраться к пруду с горбатым мостом, миновать его и уже там попасть в дом через парадный вход. Определившись, Кента немедля последовал плану. Холод ощутимо хватал за лицо, крупные хлопья снега потихоньку устилали садовые тропинки и красиво кружились в свете фонарей. Кента почти дошел до конца разделяющей дворы галереи и остановился полюбоваться гнущимися под тяжестью налипающего снега ветками камелии, как услышал приглушенные голоса – мужской и женский. Говорили неразборчиво, но, выглянув из-за ветвей, Кента узнал Каэдэ. Девушка явно вела непростой разговор, ее собеседник, высокий худой юноша, изрядно распалился и с трудом понижал тон, тогда как она в волнении заламывала руки и трясла головой.

«Ссора влюбленных», – пришло ему на ум, и Кента