Кенте уже не раз приходилось видеть пренеприятнейшие зрелища, но вид марионетки, созданной из живой женщины, еще недавно улыбающейся своему мужу, был ему особенно противен. Она неловко повернулась, сделала шаг, и Кента хотел скрутить ее немедля, но Мацумото остановил.

– Прикрывается ею, – кратко сказал он, не сдерживая презрения. – Вот-вот появится, гаденыш.

Выхватив у Кенты меч – тот не успел сообразить, – Хизаши обнажил клинок и направил острие на живот Таэко. Даже духовное оружие возмущенно задрожало, что тут говорить о Кенте. Но своего Хизаши снова добился. То, что двигало Таэко, заставило ее замереть. Это длилось недолго, и почти сразу женщина начала тяжело наклоняться вперед, пока не стал виден уродец, сидящий у нее на спине. Его тонкие ручки держали Таэко за плечи, маленькое серое тельце будто приросло к позвоночнику, но страшнее был рот – огромный, непропорциональный телу, распахнутый на всю ширь, и несколько кривых верхних зубов впивались в макушку женщины. Обариён вгрызся в свою добычу, не собираясь расставаться с ней.

Таэко едва стояла на ногах, несмотря на размер, ёкай на ее спине был непомерно тяжел.

Хизаши убрал меч в ножны и вернул Кенте.

– Я начну, а ты следи за ним, – сказал он и затянул заклинание. Таэко все еще не пересекла границы круга, и энергия ки, высвобождаемая Хизаши, сплеталась вокруг нее плотной сетью, жгла и жалила обариёна. Он сильнее сжал челюсти, и Таэко застонала. Из ран на голове по лицу потекла кровь. Голос Хизаши звучал все громче и увереннее, Таэко упала на колени, не в силах справиться с давящей на нее тяжестью. Обариён заворочался, но никак не желал отпускать ее.

Кента приготовил пару талисманов, выжидая момент. Хизаши хитростью заставил ёкая принять более уязвимую форму и сейчас не давал ему снова укрыться от оммёдзи. Кента ждал, ждал, ждал…

И, наконец, почувствовал нужный момент.

Один листок приклеил на лоб Таэко, и знаки на офуда вспыхнули золотом, второй впечатал в обариёна и, удерживая ладонью, принялся за изгнание.

– … рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн, – зашептал он быстро. – Рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн[40]…

На третьем повторении он ощутил, как сопротивление начало слабеть. Голос Хизаши стих, и Кента сильнее вдавил талисман в ёкая.

– Мэц!

Офуда вспыхнул, необжигающее пламя объяло обариёна, тот задергался, разжал челюсти и откинулся назад. Тут Хизаши его и схватил. Кента удержал Таэко от падения, она была такой холодной и еле дышала, что стало страшно. Кента бросил обеспокоенный взгляд на Хизаши, в руке которого осталась только сморщенная шкурка, а вскоре и она обратилась вонючей грязью.

– Нужен целитель, – сказал Кента, поднимая женщину на руки. Хизаши брезгливо взмахнул кистью, стряхивая грязь.

– Заходите! – крикнул он, и сёдзи тут же разъехались, пропуская в спальню Хагивару и целую толпу слуг. Сразу стало тесно и душно.

– Таэко! – воскликнул Хагивара, и Кента поспешил его успокоить. Объяснил, что ей требуется целитель, но главная угроза уже устранена. Хизаши собрал талисманы – они больше не годились, но оставлять их оммёдзи запрещалось – и направился к выходу.

– Господа, постойте, – Хагивара нагнал обоих в коридоре. – Позвольте отблагодарить вас праздничным ужином. Вы спасли мою семью, как благородный человек, чтящий заветы Будды, я обязан ответить добром на добро.

Кента почувствовал настроение Хизаши прежде, чем тот что-то успел сказать.

– Просто ужина будет достаточно, – кивнул Кента. Ему и самому не хотелось покидать поместье так скоро. – Мы должны убедиться, что госпожа Таэко пойдет на поправку.

Одобрение Хизаши он тоже чувствовал, или же ему хотелось так думать.

До ужина оставалось время, и слуги отвели оммёдзи в гостевое крыло, имелось тут и такое. Видно, в прежние годы в Оханами бывало много людей. Впрочем, Кента не вращался в кругах тех, кого могли приглашать сюда любоваться луной или цветением сакуры или вместе сочинять поэтические строки в тени беседки. Но отчего-то казалось, что, несмотря на утонченное очарование, в поместье не было той жизни, которую приносят с собой гости. Оно замкнуто само в себе, огорожено от мира не только высоким забором.

Переднюю, открытую для посещения, часть поместья две параллельные галереи делили на три неравные части – центральную побольше и две по краям. Их провели во двор слева от господского дома. Служанка открыла для юношей свободные покои и собиралась уйти, как ее остановил вопрос Кенты:

– Как себя чувствует Каэдэ? Ее не было возле спальни госпожи.

Хотя казалось, там в ожидании собралось все поместье.

– Она… – личико юной служанки чуть скривилось в скрытой неприязни, – хозяин отправил ее отдыхать.

Она все же ушла, и Кента устало провел ладонью по лицу. Долгая дорога, потом стычка с бандитами, сразу за ней – непростое изгнание. Закралась совершенно неуместная и нелепая мысль, что на их месте Нобута со своими подпевалами не справился бы. Промелькнула и исчезла под гнетом физического и духовного утомления.

Мацумото придирчиво оглядел обстановку: отделенная фусума, эта комната подходила для чаепития и бесед, в углах радовали глаз расписные напольные фонари, а в центре обещанием тепла манил котацу. За перегородками угадывалось еще одно помещение, вероятно, спальня, но согреться хотелось больше, чем поспать. И пока Кента думал, Хизаши уже откинул край футона и едва не до груди забрался под котацу. Несмотря на то, что холода в эту часть провинции добирались с опозданием даже для месяца митсуки, вместе с усталостью начал подкрадываться и озноб. Присоединившись к Хизаши, Кента блаженно зажмурился, ощутив жар от очага, скрытого под деревянной конструкцией стола. Футон мягкой тяжестью давил сверху, и не хватало только теплого чая, чтобы отпустить остатки напряжения из тела.

– Не нравится мне этот Хагивара, – вдруг сказал Хизаши, заворочавшись под футоном. – Неприятный тип.

– Отчего же? – удивился Кента. Ему хозяин показался весьма симпатичным человеком, в пользу которого говорили и такие трепетные чувства к жене и будущему ребенку.

– Готовь поспорить, Каэдэ его любовница, а вся эта возня вокруг госпожи Таэко лишь страх потерять покровительство ее знатной семьи.

Кента не хотел в это верить, но в его ответе все равно прозвучала легкая неуверенность:

– Я не думаю, что стоит сразу предполагать худшее.

– Худшее – это если он сам подсадил на нее обариёна, – не согласился Хизаши, – но тогда не было бы смысла звать оммёдзи… Только если он не специально дотянул до последнего. Без ложной скромности, не всякий бы справился с этой уродливой пиявкой, когда она уже так плотно напиталась.