— Да какого гриска!

Ответом на ругательство на левой руке шевельнулся вьюнок. Он все так же обвивался вокруг протеза в два обхвата и не торопился умирать. Я попытался стряхнуть эту пакость, но она уже пустила корни. Попытка выдернуть лозу отозвалась в давно отрубленной руке такой адской вспышкой боли, что я разжал пальцы и уставился на протез в безмолвном изумлении.

Ладно, потом. Все потом.

Я поднял Франческу на руки и зашагал по тропе вниз.

Элисон

— Элисон.

Я не повернулась.

— Элисон, не надо, — кровать чуть скрипнула и прогнулась под его весом. Сел рядом.

Я лежала, отвернувшись к стенке, подтянув согнутые колени к подбородку. Совершенно неприличная для молодой леди поза. И плевать.

Руки мягко легли на плечи. Обнимая. Поддерживая.

— Лучше бы вы оставили меня там, — голос звучал как чужой — глухой и безжизненный.

— Не лучше.

— Все из-за меня. Я несу только боль и смерть тем, кого люблю.

— Это судьба. Ее не изменить.

Я упрямо стиснула колечко. Можно сколько угодно тереть его и кричать «Терри», никто не придет. Просто кольцо.

Терри семь лет был моим другом, братом, товарищем по играм, наставником, защитником и утешителем. Он пришел, когда в моей памяти впервые появились лакуны, черные дыры с шелестящими, осыпающимися краями — я боялась не то что заглядывать, лишний раз и приблизиться к ним. Лишенная привычного дома, увезенная от зеленых просторов Роузхиллс в торжественную чопорность Гринберри Манор, я была одиноким и растерянным ребенком. Мне было одиноко и очень-очень плохо. И пришел Терри.

Нет сомнений: будь он чуть материальнее, мы стали бы больше, чем просто друзьями. Я не раз мечтала об этом, да и среди его снисходительно-покровительственных ужимок слишком часто проглядывала тоска и желание прикосновений. Порой я успевала перехватить откровенные, жаждущие взгляды. И сколько их было — безуспешных попыток притронуться друг к другу, когда кожа ловит лишь дуновение прохладного ветра…

Мы оба делали вид, что ничего не происходит. Ничего и не могло происходить. Нематериальность Терри была спасением, позволявшим нам всегда быть вместе. И она же стала проклятьем, навсегда разлучившим нас.

— Так нельзя, — с детским упрямством повторила я. — Терри должен жить!

Терранс нашел бы кучу умных слов. Насмешками и подначками заставил бы меня встать, вернул волю к жизни и силу духа. Рэндольф только тяжело вздохнул и погладил по волосам:

— Нам надо разобраться со шкатулкой, Элисон.

— Ненавижу эту шкатулку! Ненавижу Бакерсона, отца и Блудсворда! Ненавижу дядю! — я вскочила, задыхаясь от слез. — Зачем я в это полезла?! Пусть бы все шло, как идет!

Рэндольф молчал, отведя взгляд. А мне надо было найти кого-то виноватого, ударить, высказать этому миру всю скорбь и боль, что душили меня.

— Он ведь был твоим братом! Почему ты как каменный?! Тебе его совсем не жалко?!

— Терранс сказал тебе?

— Что вы братья? Да, представь, сказал!

Не знаю, на что я надеялась. Что он разгневается? Что мы поругаемся, наорем друг на друга, может, даже подеремся, а потом поплачем в объятиях, и мне станет чуть легче? Смешно было ждать такого от молчаливого Рэндольфа.

Фэйри снова вздохнул. Взял меня за плечи, потянул на себя. Его кошачьи глаза были близко-близко — черный диск в расплавленном янтаре. Я чувствовала на своих губах его теплое дыхание.

— Элисон, пойми. Это была судьба. Терранс знал о ней и был готов.

— Знал, что Блудсворд убьет его?

— Он знал, что его предназначение — оберегать королеву Элисон.

— Какую королеву?! Что ты несешь! Прекрати! — Я попробовала вырваться, но Рэндольф не дал сбежать. Просто сгреб в охапку и держал. Даже не стискивал, только держал, пока я кричала и лупила по его спине кулаками.

Потом я ревела. Нарочно не стесняясь, чтобы доказать ему, какой бред все эти шутки Терри про «королеву». Фэйри не разжимал рук — сдержанный, печальный и надежный, как сотня тысяч каменных стен.

Когда истерика закончилась, мне стало стыдно. Отводя глаза, я попросила у воина прощения. Он кивнул, словно уже забыл о том, что я тут устроила, и снова сказал:

— Нам надо разобраться со шкатулкой.

— Мы больше не увидимся, да? — только сейчас я осознала, что все закончилось. Если в шкатулке найдется завещание, меня ждет дорога в Гринберри Манор, судебное разбирательство и все та же простая, скучная жизнь, что была раньше.

Только уже без Терри.

— Блудсворд не оставит тебя в покое. И я не смогу быть защитником здесь, где у него власть, статус и должники. У меня есть все это, но в Цере. Сейчас у меня даже нет сюзерена.

— Погоди, а как же твой князь?

— Я просил у него свободы. И она была мне дарована.

Я ойкнула, прикрыв рот ладонью. Из немногих обмолвок Терри и Рэндольфа я успела понять, как важна для Рэндольфа служба князю.

— Зачем?

— Верность не улыбка, которую можно подарить каждому. Мое желание сохранить сюзерена чуть было не стоило тебе жизни.

— Это я виновата! Я пошла к Блудсворду!

Фэйри покачал головой — спокойный и упрямый, уже все решивший.

— Если ты согласишься, мы уедем в Церу. Если нет, я останусь здесь и попробую защитить тебя, как умею. Но это будет нелегко.

Ох, ну и выбор. Только что мне волком хотелось выть при мысли о возвращении в Гринберри Манор, к обычной жизни. Но Цера — это же страшно и бесконечно далеко. Месяц, а то и больше, пути через Дал Риаду, всю Анварию и половину Разенны. Там говорят на языке, которого я не знаю, там все-все совсем по-другому. И никого из знакомых…

— Я не требую ответа сейчас. Подумай, — он протянул мне шкатулку.

Со стороны двери послышался торопливый стук, и Рэндольф пошел открывать. Я сидела, держа на коленях шкатулку. Было страшно заглядывать внутрь, вдруг там нет завещания. Тогда все жертвы были напрасными. Они и так были напрасными — никакое богатство не стоит моего Терри. От двери доносились голоса: торопливый и неразборчивый — хозяина моего убежища, негромкий и спокойный — Рэндольфа.

Фэйри вернулся. Он был мрачен.

— Блудсворд воззвал к княжескому правосудию. Меня обвиняют во взломе и похищении артефакта. Надо уходить.

Я побледнела:

— Но это ложь! Он сам убийца! Убил Терри! И хотел пытать тебя.

— Он имел право защищать свое жилище.

— Но… но… он хотел меня изнасиловать!

— Ты — человек, Элисон. Как и Блудсворд. Княгиня не станет вмешиваться в отношения между людьми. Но я — фэйри. Я обязан подчиниться. Или бежать.