Мы приезжали в Базель, который в двух часах езды от Цюриха, чтобы встретиться с командой трансплантологов. Базель – это один из самых крупных городов Швейцарии, который расположен на Рейне, одной из самых больших рек Европы. Вода меня завораживала, и в этом есть доля иронии: наверное, потому что я не умею плавать. У меня к ней чисто эстетические чувства. Когда я дома, то люблю смотреть на озеро Цюрих: как меняются цвета, течение. Иногда озеро бывает совсем неподвижным. А еще мне нравится вглядываться в отражение неба в озере.

То же самое я чувствовала, когда смотрела на течение Рейна во время наших поездок в Базель. Были дни, когда река вела себя лениво и медленно протекала через город, а были и такие, когда вода бушевала и казалась дикой и опасной. Но в большинстве случаев я любила смотреть на Рейн, потому что эта река напоминала мне о наших счастливых деньках в Кельне, где река является важной частью жизни города. Время, которое мы с Эрвином проводили вместе, было новым началом для нас, не только для нашей пары, но и для меня лично, потому что я была свободна и в первый раз влюбилась по-настоящему. Пребывая на берегах этой реки, я обретала чувство благополучия, процветания. Я повсюду видела молодых людей, которые купались и наслаждались моментом. Жизнь во всей ее красе! Я надеялась, что Рейн будет снова символизировать для меня начало новой жизни.

В Базеле Эрвин планировал все так, чтобы во время нашего прибытия мы могли проскользнуть в больницу и никто бы нас не узнал. То же самое он делал и в клинике Цюриха. Он останавливал машину на подземной парковке, брал меня за руку и вел по тоннелю к главному зданию. Тоннель был длинным (около двухсот метров) и представлял собой своего рода пограничную зону между миром снаружи больницы и миром внутри. Для меня это было символично и напоминало Стикс – реку между миром живых и миром мертвых в преисподней Данте. Во время нахождения в этом тоннеля мне было не по себе, и я с нетерпением высматривала приметы, указывающие на то, что выход уже где-то рядом. Сначала мы проходили мимо автомата с кока-колой, затем мимо красных стен, которые постепенно переходят в серые и, в конце концов, добирались до лифта, который довозил нас до больничного фойе. Здесь не было заднего входа. Мы двигались быстро и тихо, я обычно была в капюшоне. Каким-то образом нам удавалось пройти мимо сотен людей, и нас даже не останавливали для селфи. Такое возможно только в Швейцарии!

Доктор Штайгер еще раз подробно объяснил нам все, что мы должны знать о процессе трансплантации. И вновь я открыла для себя одну вещь: я это кошка, у которой девять (а может быть, десять) жизней. Из-за недавно перенесенной онкологии я относилась к пациентам группы высокого риска, но риск возрос еще больше, когда тесты показали, что мое сердце сильно износилось от стольких лет, прожитых с высоким артериальным давлением: мышца была увеличена, а сосуды подверглись кальцинации. И тут встал вопрос: сможет ли слабое сердце перенести операцию? Новость была тревожной, но я уже привыкла к неудачам и не позволила этой омрачить мой энтузиазм.

Доктор Штайгер видел, что у меня сильная воля. В конце концов он решил, что мое сердце готово к работе, поэтому дал свое согласие на трансплантацию, назначив операцию на 7 апреля 2017 года, день, который для нас обоих имел огромное значение. Наши врачи были поражены, насколько спокойно и открыто вел себя Эрвин, когда мы приближались к операционной. Большинство доноров начинают сильно волноваться. Иногда они напуганы даже больше, чем тот, кому пересаживают орган. Но только не Эрвин. Он оставался невозмутимым на протяжении всего пути. Не могу сказать то же самое про себя. Мое тело перенесло столько физических и эмоциональных страданий, что настроение становилось просто непредсказуемым. Иногда я чувствовала отчаяние, и в то же время у меня возникало чувство вины, потому что я знала, что должна быть благодарна за то, что мне столько раз везло.

Для начала двух процедур требовалась немалая подготовка. Нужны были две операционные (одна для донора, другая для реципиента), две бригады хирургов и вообще всего должно было быть по два. Эрвин будет прооперирован первым. В течение нескольких прошедших лет все наши страхи и надежды были сконцентрированы вокруг меня и моего состояния – инсульт, высокое давление, рак. И понятно, что я беспокоилась о трансплантате, но гораздо больше волновалась за моего Эрвина, которому вот-вот вырежут почку… для меня. Я с трудом могла слышать о процедуре под названием «ретроперитонеоскопическая нефрэктомия». К почке, покрытой защитным слоем из жировой ткани, открывают доступ, затем производят зажим почечной артерии, почечной вены и уретры, почку удаляют, промывают специальной холодной жидкостью и помещают в емкость со льдом, в которой она должна быстро дойти до реципиента.

Не хотелось думать обо всех этих кровавых подробностях, когда Эрвина везли в операционную. Где-то через час хирург сообщил, что можно начинать подготовку реципиента, а это означало, что теперь моя очередь отправиться в операционную. Мне дали какой-то препарат, чтобы я успокоилась. Затем медсестры подняли меня с моей койки и поместили на операционный стол. Комната была светлой, и в ней кипела жизнь. Люди постоянно спрашивали, как меня зовут и зачем я здесь, чтобы убедиться, что на операцию прибыл нужный пациент. Затем молодой человек подключил электроды к моей груди и подвесил специальное устройство для венозного доступа. Вентилятор качал воздух, анестезия начала поступать в мое тело, мои веки дрогнули и закрылись. Я отключилась.

Следующее, что мне запомнилось, это медсестры, зовущие меня по имени и пытающиеся привести меня в чувство. Казалось, я лежала в том же положении, в котором была, когда закрыла глаза, но прошло несколько часов. Мне сообщили, что операция закончилась и врачи довольны. Я была как в тумане, казалось, что все – свет, звуки, обрывки разговоров, приходящие врачи и медсестры – было как во сне. Через какое-то время я поняла, что нахожусь в реанимационной палате в окружении, как мне казалось, сотни машин, отвечающих за запуск моей новой жизни – жизни женщины со здоровой почкой.

Мое сознание более-менее прояснилось, когда я проснулась на следующий день. Я была так рада, что операция уже позади. А после того, как для проверки я вытянула пальцы рук и ног, я поняла, что чувствую себя замечательно. Самый лучший момент настал, когда Эрвин заехал в мою палату на кресле-каталке. Каким-то образом ему удавалось хорошо выглядеть (я бы даже сказала – прекрасно выглядеть), когда он бодро сказал мне: «Привет, дорогая!». Меня переполняли эмоции – счастье, потрясение и облегчение от того, что мы прошли через все это и остались живы.

Когда операция была уже позади, я готова была все про нее узнать. Врачи рассказывали, что Эрвин все это время лежал на боку, а я на спине. От начала и до конца весь процесс занял где-то два с половиной часа, хотя самая ответственная часть процедуры – сама пересадка – длилась считаные минуты. Мне показался интересным тот факт, что мои теперь уже бесполезные почки оставили на месте, и это было обычной практикой. И теперь у меня три почки! Меня бросило в дрожь, когда они описывали самый яркий момент: моя кровь начала разливаться по почке Эрвина и мой новый орган загорелся ярко-красным цветом и стал подавать признаки жизни. Это было подобно волшебству.