Мама не верила в людскую сознательность. Мама верила в страх.

Сошлись на компромиссе: расстрелять Широкова на рассвете перед выходом из города на мосту. Кто увидит, тот увидит. И потом расскажет тем, кто не видел. Пересказы обрастут мифами, и оттого расстрел запомнится в общей памяти городка страшнее, чем был. Неувиденное оставляет место для воображения, а воображение всегда найдет, чем напугать.

За окном на площади вокруг памятника Ленину, указывавшему Новоросской армии завтрашнее направление, собралась небольшая толпа: мужчины, желавшие присоединиться к 17-му Луганскому полку и делу освобождения России от олигархической оккупации, и их жены, ожидавшие получить единовременную выплату за патриотизм мужей.

Были и одинокие молодые парни. Они громко смеялись и плевали на вымощенную серым булыжником старую площадь, видевшую такие сборы и таких уходящих на войну мальчиков много раз. Мальчики уходили и не возвращались, а булыжники продолжали лежать на месте – очищенные дождями, укрытые снегами, стертые сперва лошадиными копытами, а затем резиновыми шинами проезжавших по окраине площади машин, и утоптанные бесконечными подошвами проходивших по площади горожан. Рядом с хмельными от своей взрослости мальчиками молча стояли их матери. Они не плакали, оставив слезы и уговоры дома; стояли и смотрели на сыновей.

– Что с картой? Определили координаты?

Голодач ответил не сразу: хотел понять, почему Мама спрашивает, хотя знает, знает, что координаты и определять нечего. Координаты пункта 66 – красным шрифтом – стояли в углу изъятой у Широкова карты. Координаты не были зашифрованы, как полагается на военных картах – ожидалось, что досье 66 никогда не попадет в чужие руки. Попало. Хотя Голодач не считал свои руки чужими.

Мама не задавала вопросов, на которые знала ответы. И вот, спросила. Он не мог понять, почему.

Он плохо ее понимал. Голодач плохо понимал женщин, оттого что не старался: они не представляли для него опасности, он же привык оценивать мир и населявших мир людей в логике войны, где каждое действие других – потенциальная угроза. Сегодняшние союзники были завтрашними врагами, и только так можно было выжить в жизни, что он вел много лет – с Первой чеченской.

Войны кончались, но не для него; он помнил давно прочитанную американскую книгу “Прощай, оружие!”: взял курсантом в библиотеке военного училища, думал, про нашу войну, а оказалось про Первую мировую и в загранке. Ихний лейтенант сбежал с девушкой подальше от фронта, заключив со всеми сепаратный мир. Голодач же ни с кем не заключал сепаратного мира. Он вел со всеми сепаратную войну.

Был в жизни перерыв, разрыв, когда он сдался; не показал, затаился, но внутри сдался. Смирился с поражением. Тут в его жизнь пришла Мама и спасла. Он так и не понял, почему. Не верил ей. Но верил в нее.

– Мама, вы же знаете: координаты понятны, но больше мы про 66 ничего не знаем: если в досье правда, этот объект должны охранять строже, чем Кремль. А нигде в этой местности нет секретного объекта: сто раз проверили. Широков молчит, от него мы ничего не добились. Мы, по сути, не обладаем никакой тактической информацией о 66.

– Какая вам нужна информация? – Мама хотела, чтобы Голодач продолжал говорить, хотела настроить его на завтрашнее выступление: он был нужен ей злой и оттого еще больше сосредоточенный на достижении цели. Ее цели.

– Тактическая, – повторил Голодач: – оптимальный состав войск для осады и взятия объекта, слабые места в обороне, пути эвакуации гражданских лиц, линии снабжения войск противника. Для нас это обходной маневр, замедлит наступление на Москву. В этом направлении ничего не подготовлено: ни пунктов размещения личного состава, ни отрядов снабжения войск продовольствием, ни запасов горючего для бронетехники.

– На местности разберемся, – сказала Мама. – Найдем 66 и все поймем.

Голодач не спорил: он уже согласился на обход, не ожидая обнаружить секретный город, о котором досье Широкова рассказывало небылицы, и лишь надеялся, что этот марш в никуда собьет противника.

Он – в который раз – пожалел, что рассказал Маме о захвате российского шпиона разведчиками 17-го полка. Командир 17-го считал, что этапировать Широкова в Ставку командования Новоросской армии под Орлом, откуда Голодач руководил группой войск Московского фронта, опасно, потому что вдоль Воронежской трассы шли бои и конвой мог попасть в расположение вражеских войск. Легкой авиации в 17-м полку не было, и авиасопровождение во время боевых действий обеспечивалось авиаотрядом Центрального штаба. Пересланное по электронной почте досье казалось непонятным, невероятным, невозможным, отрицающим все, что Голодач знал о стране – о мире вообще, и он решил рассказать Маме: посоветоваться.

Мама прочла досье в его большом светлом штабном кабинете с окнами на Оку и сказала:

– Нужно лететь. Найдем 66 и войну выиграем быстро. И Россию обратно соединим.

Знала на чем играть: на России. Он о ней болел.

Страна развалилась как-то быстро и без особого трагизма. Еще быстрее, чем Советский Союз. Первым отошел юг Дальнего Востока, превратившись в Республику Приморье. Понятно почему. Территория полностью финансировалась Китаем, им и управлялась. За Приморьем повалился Хабаровский край, и китайцы создали Дальневосточную Конфедерацию с двумя столицами: Владивосток и Хабаровск. Столицы соперничали друг с другом, выпрашивая у китайцев бюджеты, и управлять ими было легко. Граница с Россией теперь шла по Амуру, но границы, по сути, не было: погранчасти поступили в распоряжение новых суверенных образований, и ракетные части, располагавшиеся в тайге, быстро продались китайцам.

Голодач, к тому времени уже взявший Ростов и готовившийся к боям за Белгород, чтобы укрепить границу с Украиной, не мог поверить: Россия валилась. Он воевал за эту страну почти тридцать лет, а она отказывалась от отданных за нее жизней целых поколений таких, как он. Он ожидал, что первым отойдет Северный Кавказ: там был сильный лидер и пропитанная кровью недавняя память. А первым отошел Дальний Восток. Оказался действительно дальним.

С потерей Кавказа Голодач смирился заранее. Его не удивила аннексия Кадыровым Дагестана: новому султанату был нужен выход к Каспию – нефть. Удивил его бросок на запад – к Черному морю: зачем? В Крыму стоял российский флот, своих боевых судов у Чечни отродясь не водилось, и с военной точки зрения Кадыров растягивал линию фронта, обладая ограниченными силами для ее защиты. Крым, перешедший на сторону Новороссии в середине войны, Кадырову не взять. Выйти из Черного моря без разрешения Турции он не мог, да и куда? Кадыровские войска укрепились в Сухуми, но не посмели двинуться на уже оккупированный к тому времени Турцией Батум: султан Рамзан не мог позволить себе конфликт с Анкарой. Потому первый мирный договор Кавказского Исламского Султаната был подписан с Азербайджаном: заверить Турцию, что Рамзан не двинется в ее зону влияния. Пока.

Голодач не собирался воевать за узкую полоску абхазского побережья: пусть. Не собирался он и возвращать Дагестан. Местные партизаны оттягивали на борьбу с ними силы султаната, и он внимательно следил, как Кадыров все глубже и глубже вязнет в очередной затяжной кавказской войне, на этот раз – между кавказцами.