Я представлял, что мог бы учиться с ней вместе, прикасаться к рукаву коричневого форменного платья и нести ее портфель. Идти рядом, провожая до дома: я знал, где она живет. Качаться на старых, когда-то зеленых, качелях в ее дворе. Сидеть в старой, когда-то зеленой, беседке вместо выпивающих в ней мужиков с помятыми жизнью лицами. Стоять вечерами в темном подъезде, прижимаясь друг к другу, как стояла вечерами она с невысоким длинноволосым парнем много старше ее, и мне однажды удалось их разглядеть – прижавшихся друг к другу в плохо освещенном окне последнего – пятого – этажа лестничного проема.

Не мог бы: моя жизнь была другой и никогда не станет такой, как ее жизнь. И я никогда не стану таким, как люди вокруг: они были просто люди. И жили свои простые людские жизни, в которых мне не было места. Оттого я решил больше не ждать. Ждать было нечего.

Звонок.

Дорога к ее дому шла через широкий, поросший грязным кустарником и примятой сорной травой пустырь, и это был самый трудный отрезок пути: негде спрятаться. Обычно я давал ей оторваться и шел далеко сзади, поминутно останавливаясь и делая вид, что ищу что-то в мелких канавах, заполненных грязью и мутной водой от недавних дождей. Искать там было нечего.

Не в этот раз. Не сегодня. Сегодня будет иначе.

Я не знал, что скажу. Вернее, знал, но все, что надумал, казалось неверным. Не тем, что нужно сказать. Не подходившим для нее. Для нас.

Главное же, я знал последствия – крушение моего мира. Родители, словно предчувствуя, предугадывая такой поворот в жизни, объясняли, рассказывали, пугали, предупреждая об опасности: не выходить за Периметр, пока не придет мое время. Словно за Периметр можно выйти.

А я вышел. И был готов выйти за периметр всей своей жизни.

Девочка неожиданно остановилась, но не повернулась, оставшись стоять на месте. Я тоже остановился: не знал, что делать. Я собирался подойти к ней во дворе, думая, что там она меньше испугается незнакомого человека. Я уже дважды хотел с ней заговорить, но оба раза откладывал в последний момент.

Она обернулась, молча. Без улыбки, без приглашения подойти.

Я пошел вперед, не чувствуя своих шагов, лишь стук сердца, гонящего кровь по артериям, словно подземные толчки. Я решил пройти мимо, ненавидя себя за трусость. Пытаясь себя убедить, что так будет лучше. Для нее. Для меня. Для всех.

– Пятый раз, – сказала девочка. – Пятый раз вы за мной идете.

“Седьмой”, – подумал я.

Она не сразу меня заметила. Я молчал.

– Почему вы за мной ходите? Хотите познакомиться?

Вот так, просто. Я и не думал, что так можно.

– Хочу.

– Тогда знакомьтесь. А то получится, что я сама набиваюсь.

Она засмеялась. Над пустырем молча, без клекота, пролетела стая бурых птиц. Я посмотрел, не дроны ли: дважды в неделю дроны запускались за пределами Периметра, транслируя чужую жизнь. Затем Мастера показывали эту жизнь детям, объясняя ее странные законы и обычаи, подготавливая живущих внутри Периметра к выходу за его пределы.

А я вышел раньше. Неподготовленный.

Птицы были просто птицы. Не дроны. Летели по своим птичьим делам.

Девочка проследила за моим взглядом:

– Возвращаются. Скоро лето, прилетают обратно.

Я забыл все, что знал про птиц: там, где я жил, птиц не было.

– Почему у вас сегодня белый передник?

– Линейка. Репетировали последний звонок. Потом выпускной.

– Выпускной?

– Ну да. Выпускной. – Девочка прищурилась. – Вы – странный. Вы из какой школы? Или уже закончили?

Я боялся этого момента: не хотел врать, но не мог сказать правду. Приходилось врать.

– Уже закончил. Мы только переехали. Издалека.

– Я – Лиза, – неожиданно сказала девочка.

Одна из заколок, удерживавших ее волосы, не выдержала их густоты, и темные пряди упали на лоб, закрыв один глаз. Лиза мотнула головой, откинув волосы назад.

– Кирилл, – сказал я. – Кирилл Последин.

Тоня жила не в том Квартале. Потому он не обращал на нее внимания. Жила бы в том, бегал бы за ней, как бегали мальчики из ее Квартала. Она бы ему все позволила, а этим другим позволяла не все. И не всем. Хотя некоторым позволяла. Которые умели молчать.

Мастера в школе запрещали общение между детьми из разных Кварталов. Дети из разных Кварталов учились в одном здании, но на разных этажах, и она пыталась ловить его взгляд во время коротких перерывов в большом школьном дворе, а он ее не видел. Это было самое обидное. От обиды Тоня злилась и все чаще – в отместку – позволяла Саше Николаеву все. Совершенно все. Саша был из ее Квартала.

Зря позволяла: он-то об этом все равно не знал. Так что ему не было больно. Больно было только ей. И влюбленной в Николаева ее подруге Наташе. Хоть что-то приятное.

Поезд – три вагона, выкрашенные в светло-желтый цвет, – мягко остановился, пошипев тормозами, словно короткий, толстый светло-желтый трехвагонный червяк. Тонин вагон был второй: она знала это из полученного утром жетона. Тоня – младшие обязаны быть вежливыми – пропустила вперед пожилого африканца из Квартала 2 и зашла в вагон. Осмотрелась, и сердце – котенок за бумажкой на ниточке – прыгнуло вверх-вниз: напротив уже закрывшихся створок пневматических дверей сидел он. И, как обычно, глядел внутрь себя.

“Почему здесь? – удивилась Тоня. – Он же из Квартала 1. Зачем ему в Центр?”

Поезд шел в Центр. Когда утром молодая Мастер Розенцвейг вручила ей жетон, Тоня знала: в Центр. Она видела такие жетоны у других детей: красный, с желтой полосой по диагонали. Были еще темно-синие, почти черные со светло-голубым квадратиком посередине, и тем, кто их получал, все завидовали: это был перевод в следующий – верхний – Квартал. Хотя по логике, сказал как-то ее брат Витя, нужно говорить – в нижний: номера-то уменьшались. Он сказал это от зависти: его перевели из Квартала 4 в Квартал 5. Там и останется.

В Центр вызывали всех: кого раньше, кого позже – на Наблюдение. Тоню вызвали первый раз. Ничего особенного в Центре не происходило: осматривали, спрашивали, давали задачи, просили что-то рисовать. Делали уколы. И никаких последствий.

Кроме Ромки Перова. Он – после визита в Центр шесть лет назад – перестал расти. Ромка был старше Тони на два года, ему уже исполнилось семнадцать, а он не рос. Тоню это не особенно беспокоило, Ромка был ей не нужен. А кто был нужен, сидел перед ней и ее не замечал.

“Сейчас заметит, – решила Тоня. – Сейчас. Другого шанса не будет”.

Она огляделась: свободное место напротив, рядом с африканцем в костюме. Села, закинув ногу на ногу, чуть подтянув короткую узкую черную юбку с небольшим боковым разрезом – пусть посмотрит. И распустила аккуратно заплетенную косу, тряхнув головой и разбросав светлые пушистые волосы по плечам: привлечь внимание. Еле заметным движением спустила красную блузку с одного плеча, чтобы ему была видна лямка черного кружевного лифчика. Чтобы представил, как этот лифчик с нее снимает.