Малость.

И когда перед глазами заплясала разноцветная мошкара, рука вдруг разжалась.

– Рыжая… – Голос Далматова доносился издали. – Я тебя сам когда-нибудь прибью…

Она хотела ответить, но закашлялась. И кашляла долго, болезненно, чувствуя, как рвутся от этого кашля легкие, и ребра трещат.

Ее вывернуло на белый снег. А когда попыталась встать, то поняла, что не сможет.

Далматов поднял рывком, обнял, прижал к себе.

– Ну скажи, что тебе в машине не сиделось-то?

– Я… – Горло болело, и Саломея трогала его, щупала.

И сдерживала слезы.

Это ведь нормально, плакать, если тебя едва не убили?

– Все уже… все… успокойся… бестолковое ты создание, рыжая.

– А… а сам… т-толковое…

– Какое уж есть. – Он коснулся губами лба. – Выпить хочешь?

– Яду?

– Можно и яду, но вообще вискарь имеется.

– Х-хочу… н-но ты поведешь… п-потом…

– Не вопрос.

Серебряная фляжка. И виски, отдающее сивухой. Вспомнилось, что мама именовала виски самогоном. И пускай… горло обожгло, и желудок тоже, зато вдруг стало тепло.

– Хватит. – Далматов отнял фляжку.

Нехороший человек.

– Мне пьяная жена без надобности.

– Тебе вообще жена без надобности.

– Не скажи. – Он сунул фляжку во внутренний карман. – Ты мне очень даже пригодишься, но сначала давай с этим героем разберемся.

Человек лежал на снегу, плашмя лежал, руки раскинув.

– Что ты с ним…

– Жив. Я не сильно его ударил.

– Ты его…

– Думаешь, следовало просто попросить, мол, любезный, не будете ли вы столь добры отпустить мою жену… эй ты, герой. Поднимайся. Я знаю, что ты уже очнулся.

Человек зашевелился и сел.

– Ведьма…

Он трогал голову и на руки смотрел, которые в темноте казались черными, и Саломея не сразу сообразила, что это – из-за крови.

– Ты меня убил…

– Еще нет. – Далматов разжал руки. – Но в перспективе – возможно. Сможешь стоять?

Саломея кивнула: постарается. И все равно на всякий случай вцепилась в его кожанку: так оно надежней.

– Ты меня убил. – Он не пытался встать, держался за голову и раскачивался из стороны в сторону. Кровь капала на снег и как-то много ее было. – Убил… она виновата…

– В чем?

– Во всем… – Он отнял руки от головы, уставился на них и заскулил. – В крови… все в крови… всюду кровь… ведьмы пляшут… ведьма смеется!

Совершенно безумные глаза уставились на Саломею.

– Эта ведьма некоторое время смеяться не сможет, – ответил Далматов и, схватив безумца за шиворот, дернул. – Вставай давай, горе-праведник. И в дом… полиция скоро подъедет.

– Ведьма…

Он шел, спотыкаясь, покачиваясь, будто пьяный, а кровь все текла и текла.

– Ты его не слишком сильно? – сиплым шепотом поинтересовалась Саломея.

– На коже головы множество мелких сосудов, которые очень легко рвутся и кровят сильно. – Далматов не выглядел обеспокоенным. – Царапина. Но вид жутковатый.

– А полиция…

Он вздохнул:

– Опоздали.

– Ольга…

…Ольга сидела в гостиной.

Новогодняя елка, украшенная белой мишурой и красными шарами. Огоньки переливаются, дразнят. И отсветы их скользят по белому лицу.

Она нарядилась.

Белое платье с меховым жилетом. Платье длинное, неуловимо похожее на свадебное. Волосы уложены. На руках – маникюр. А вместо лица – темное месиво.

– Самоубийство, – с убежденностью произнес полный полицейский. – Явное самоубийство.

– Нет. – Далматов покачал головой. – Мы разговаривали незадолго до… ее смерти. И планировали встретиться завтра. Она сказала, что ждет гостей.

– Соврала.

Похоже, что версия самоубийства полицию более чем устраивала, и об иных она думать не хотела.

– Сами ж сказали, что дамочка в депрессии была. – Полицейский был настроен миролюбиво. – Вот и решилась…

– Душу сгубила, – мрачно произнес отец Варвары, который сидел на узеньком диванчике и взгляда с Саломеи не сводил. – Ведьма ее с пути истинного свела.

– Она нарядилась, – заметила Саломея. Под взглядом фанатика и борца с ведьмами она чувствовала себя на редкость неуютно.

– И явно готовилась…

– К самоубийству и готовилась. Решила небось, что в том мире с покойным муженьком встретится. Вот и навела марафет… дамочки, они вообще самоубиваются так, чтоб в гробу лежать красиво.

– Тогда зачем в лицо стрелять?

– Чтоб быстро. Самоубийство, – жестче произнес полицейский. – И лучше бы вам, господа хорошие, без самоуправства, а то ж… ежели убийство, то кто убил, когда окромя вас тут никого? Понятно?

Далматов кивнул: понятно.

Никого.

И кто бы ни был в доме, а в доме явно кто-то был, он нашел способ покинуть его… или не нашел?

– Спасибо. – Далматов взял Саломею за руку и руку эту тихонько сжал. – Мы если вам не нужны, то поедем, ладно? А то устали… ночь на дворе.

– Езжайте, – вернувшись к прежнему, равнодушно-отстраненному тону, разрешил полицейский. – Только в городе подзадержитеся на денек-другой, пока формальности уладим…

– Конечно. А…

– А гражданина мы сами до города доставим.

Далматов потянул Саломею за собой. И шел быстро, она едва успевала. Голова еще кружилась, а горло драло и сильно.

– Мы и вправду уедем?

Он покачал головой и палец к губам приложил.

Помог забраться в машину.

Вывел ее со двора.

И свернул в ближайший переулок.

– Посидишь или со мной?

– Куда?

– Туда. – Он усмехнулся. – Следить за домом.

– Ты думаешь…

– Смотри, она действительно гостей ждала. Или гости уже приехали. Тогда понятно, почему не было других следов – занесло снегом. Но вот уйти незаметно у них бы не получилось.

Далматов протянул руку, и Саломея выбралась, глотнула холодный воздух и закашлялась.

– Зато получилось бы спрятаться в доме. Он большой. Плюс подвал… дом, конечно, должны обыскать, но сама видишь, людей не хватает, да и те, кто приехал, не горят желанием перерабатывать. Новый год скоро, праздники… у людей иные планы, настроение нерабочее. Хороший расчет. Правильный.