Из этого и подобных описаний можно заключить, что сатори – дзэн-версия мистического опыта, который приносит со своим появлением радость, искупление и воссоединение, а также ощущение реальности, не поддающееся обиходному языку. Но несмотря на склонность расценивать подобный опыт как кульминацию религиозных исканий, в дзэн-буддизме его ставят ближе к отправной точке. В самом прямом смысле подготовка в дзэн-буддизме начинается с сатори. Прежде всего, должны быть и другие сатори – по мере того, как послушник осваивается и учится свободнее ориентироваться в этой сфере[106]. Но важный момент заключается в том, что дзэн-буддизм, черпая половину вдохновения у практичных, здравомыслящих, «от мира сего» китайцев, чтобы уравновесить мистическую, «не от мира сего» половину, заимствованную из Индии, не позволяет человеческому духу удалиться – или следовало бы сказать «погрузиться»? – в это мистическое состояние полностью. Сразу после достижения сатори надлежит «выбраться из вязкой трясины, в которой мы барахтались, и вернуться к ничем не стесненной свободе открытых пространств. Кое-кто может заявить: “Если я уже [достиг сатори], этого достаточно. Зачем заходить дальше?” Учителя древности обрушиваются на таких людей, называя их “земляными червями, копошащимися в слизи приписанного самим себе просветления”»[107].

Исключительность дзэн-буддизма заключается в том, что он не оставляет мир в состоянии, далеком от идеала, в котором нашел его, и вместе с тем не удаляется от мира отчужденно и равнодушно. Цель дзэн-буддизма – привнести в преходящее вечность, сделать шире врата восприятия, чтобы впустить в повседневный мир чудо опыта сатори. «В чем, – спрашивает ученик, – смысл Бодхидхармы, приходящего с запада?» Учитель отвечает: «Кипарис, стоящий в саду». Чудо бытия должно быть осознанно напрямую, и сатори – его первый проблеск. Но до тех пор, пока – в процессе осознания взаимопроникновения и преобразования всех явлений – это чудо не распространится на такие обыденные объекты, как дерево за домом, и не принесет умение выполнять свои повседневные обязанности в духе понимания, что все в равной мере принадлежит к числу проявлений бесконечного, работа дзэн-буддизма не завершена.

За возможным исключением самого Будды, никому еще не удавалось полностью закончить это дело. Однако мы, экстраполируя намеки из свода источников дзэн-буддизма, можем составить некоторое представление о том, каково оно – состояние «человека, которому больше нечего делать».

Прежде всего, это состояние, в котором жизнь кажется несомненным благом. На вопрос о том, к чему приводит дзэн-буддистская подготовка, один студент с Запада, практиковавшийся в Киото семь лет, ответил: «Я не заметил ничего сверхъестественного. Но утром просыпаешься, и мир кажется таким прекрасным, что это почти невыносимо».

Наряду с этим ощущением жизни как блага возникает объективное отношение к связи одного со всеми; благополучие окружающих воспринимается как столь же важное, как собственное. На долларовую купюру можно смотреть взглядом собственника, на закат – невозможно. Достижение дзэна подобно взгляду на закат. Поскольку оно требует осознанности во всей ее полноте, вопросов вроде «чьей осознанности?» или «осознанности чего?» не возникает. Двойственность улетучивается. При этом появляется чувство благодарности за прошлое и ответственности за настоящее и будущее.

И третий момент: жизнь в условиях дзэна, как мы стремились подчеркнуть, не уводит человека от мира, а возвращает его туда – в мир, озаренный новым светом. Нас не призывают проявлять к миру безразличие, будто цель жизни – выдернуть душу из тела, как поршень из шприца. Призыв состоит в том, чтобы обрести удовлетворение полной осознанности даже в условиях телесного воплощения. «Какое чудо самое чудесное из всех?» – «То, что я тихо сижу совсем один». Просто видеть вещи такими, какие они есть, каковы они на самом деле, – в достаточной мере жизнь. Да, в дзэн-буддизме ценится единство, но это единство одновременно пустое (потому что стирает разделяющие границы) и наполненное (потому что заменяет прежние границы соединяющими). В виде дзэн-алгоритма это выражено как «все есть одно, одно есть ничто, ничто есть все». Дзэну присуща атмосфера божественной обыденности: «Ты уже поел? Тогда помой за собой посуду». Если ты не в состоянии найти смысл жизни в таком простом действии, как мытье посуды, ты не найдешь его нигде.

Мои повседневные действия не стали другими,

Только я сам пребываю в гармонии с ними.

Ничего не принимаю, ни от чего не отказываюсь,

Обстоятельства не создают ни помех, ни раздоров…

Ношу воду, собираю хворост,

Вот она, сверхъестественная сила, эти удивительные действия[108].

С этим восприятием бесконечного в конечном наконец приходит мировоззрение, которому свойственна полная доброжелательность. «Вчера было ясно, сегодня дождь» – для носителя этого опыта противоположности предпочтений и отрицаний остались позади. Поскольку и то, и другое явление необходимо, чтобы относительный мир продолжал вращаться, каждое оказывается кстати в свое время.

У Сэнцаня есть стихи «Вера в душе», представляющие собой в чистом виде выражение этого идеала полного приятия.

Совершенный путь не ведает трудностей,

Кроме отказа от предпочтений;

Только на свободе от ненависти и любви

Он являет себя полностью и открыто;

Ничтожное расхождение —

И небеса и земля разделены.

Если хочешь увидеть это своими глазами,

Откажись от навязчивых мыслей за или против.

Противопоставлять то, что тебе нравится, тому, что не нравится —

Это душевный недуг.

Путь совершенен подобно обширному пространству,

Где нет ничего недостающего и ничего лишнего.

Именно из-за наличия выбора

Эту таковость обычно упускают из виду.

Одно – не что иное, как Всё, Всё – не что иное, как Одно.

Придерживайся этого принципа, и остальное приложится само собой.

Я высказался, хоть и тщетно, ибо что могут сказать слова

О том, для чего нет вчера, завтра или сегодня?[109]

Даже истина и ложь выглядят иначе. «Не стремись к истине. Просто перестань иметь мнения».

Пятый момент: после того, как будет преодолена двойственность между «я» и другими, конечным и бесконечным, приятием и отрицанием, исчезнет даже дихотомия жизни и смерти.

Когда это осознание достигается полностью, больше никогда уже не возникает ощущение, что смерть личности приносит с собой конец жизни. Как жил с бесконечного прошлого, так и будешь жить в бесконечном будущем. В этот самый момент причащаешься Вечной жизни – блаженной, лучезарной, чистой[110].

Оставляя дзэн-буддизм его будущему, отметим, что его влияние на культурную жизнь Японии неизмеримо. Хотя это влияние было максимальным для вездесущих жизненных установок, еще четыре составляющих японской культуры несут