общим характеристикам ее практики. Мы уже видели, что они примечательны в той степени, в какой имеют в своей основе тело, а физическая энергия, с которой особенно регулярно работают тантристы, непосредственно связана с речью, зрением и телодвижениями.

Для того чтобы оценить отличие религиозной практики, активно пользующейся этими способностями, полезно вспомнить раджа-йогу из индуизма и дзэн из буддизма. Обе эти программы медитации ориентированы на то, чтобы сделать тело неподвижным и дать возможность разуму в целях практики подняться над телом. Моментальный снимок мог бы запечатлеть тело во время подобных практик, в то время как для тибетцев понадобилась бы видеокамера, вдобавок с функцией записи звука. Ибо тела тибетцев, поглощенных ритуалом, пребывают в постоянном движении. Ламы простираются ниц, сплетают пальцы определенным образом, произносят священные слоги, демонстрируют мастерство горлового пения. Постоянно что-нибудь да происходит – как в слуховом, так и в зрительном отношении.

Участие своих тел в этих духовных поисках они объясняют прямо и незамысловато. Звуки, видения и движения могут отвлекать, признают они, но это еще не значит, что они обязаны отвлекаться. Благодаря одаренности великих основоположников тантры были открыты упайи («искусные средства»), предназначенные для того, чтобы направлять физическую энергию потоками, уносящими дух вперед вместо того, чтобы сбивать его с пути. Мы обращаемся к наиболее значительным из этих потоков, связанным с звуками, видениями и движениями, и имеющим названия, начинающиеся на букву «М». Мантры преобразуют шум в звук, а отвлекающую болтовню – в религиозные догматы. Мудры дирижируют жестами рук, превращая их в пантомиму и священный танец. Мандалы радуют глаза изображениями, священная красота которых притягивает к ним смотрящего.

Если мы попытаемся представить ритуал, в ходе которого тибетцы пускают в ход все эти тантрические приемы, происходящее будет выглядеть примерно так. Рассевшись длинными параллельными рядами, водрузив на голову разнообразные уборы – от венцов до невероятных шаманских шапок, облачившись в одеяния, темно-бордовый цвет которых они периодически приглушают пышностью серебристых, алых и золотых покровов – сияющими метафорами внутренних состояний сознания – монахи приступают к песнопениям. Они начинаются низко, гортанно, размеренно и монотонно, но чем глубже настрой, тем заметнее эта монотонность сменяется гармониями, подобными звучным аккордам, хотя на самом деле пение монахов не относится к многоголосным; полифония (открытие Запада) им неизвестна. С помощью ухищрений, неизвестных больше нигде в мире, они меняют форму голосовых полостей, усиливая обертоны до такой степени, чтобы они слышались как отдельные самостоятельные тоны[113]. Тем временем их руки совершают определенные жесты, кинестетически усиливающие достигнутые состояния сознания.

Последняя, ключевая особенность этой практики ускользает от наблюдателей, поскольку полностью скрыта внутри. На всем протяжении упражнения монахи представляют себе божества, которые призывают, – представляют с такой силой (для овладения этой техникой требуются годы практики), что поначалу с закрытыми глазами, а со временем и с широко открытыми, они способны видеть эти божества так, словно те физически присутствуют перед ними. Для того чтобы сделать их реалистичными, приходится пройти долгий путь, но в кульминационный момент медитации монахи заходят еще дальше. Они стремятся в восприятии слиться с богами, которых вызвали в воображении, а еще лучше – перенять их силу и достоинства. Удивительная совокупность форм искусства создана в этом случае не ради самого искусства. Они образуют методику, предназначенную для настройки человеческого духа на длину волны призываемых богов-покровителей.

В завершение отчета о своеобразии тибетского буддизма добавим к сведениям о тантрической практике упоминание об одном уникальном установлении. В 1989 году, когда Нобелевской премией мира был награжден его святейшество Далай-лама, это установление привлекло внимание всего мира.

Далай-ламу не совсем правомерно сравнивать с папой римским, так как в прерогативы первого не входит определять вероучение. Еще больше вводят в заблуждения представления о нем как о боге-правителе, ибо несмотря на то, что в его лице действительно объединена светская и духовная власть, ни одна из них не является определяющей для его основной функции. Эта функция – воплощение на земле небесного начала, отличительной чертой которого является сострадание или милосердие. Далай-лама – бодхисатва, известный в Индии как Авалокитешвара, в Китае – как богиня милосердия Гуаньинь, в Японии – как Каннон. Как Ченрезиг (его тибетское имя), он на протяжении последних нескольких веков перевоплощался в человека ради усиления и возрождения тибетской традиции. Через этого человека – единственного, который до сих пор принял уже четырнадцать последовательных воплощений, – протекает непрерывный поток духовного влияния, которое отличается характерным состраданием. Таким образом, по отношению к миру в целом и к Тибету в частности долг Далай-ламы в основном заключается не в администрировании и не в наставлении, а в «деятельности присутствия», независимой от всего, что он как индивид предпочитает делать или не делать. Далай-лама – принимающее устройство, на которое сострадание как основополагающий принцип буддизма непрерывно передается во всех своих космических масштабах, дабы сиять оттуда непосредственно тибетскому народу, а в расширительном смысле – всем мыслящим существам.

Перевоплотится ли Далай-лама вновь после того, как будут исчерпаны возможности его нынешнего тела, неизвестно: китайцы, вторгшись в Тибет, постановили, что не будет существовать отдельного народа, которому он служит. Если перевоплощение не состоится, история утратит нечто важное. По чьему-то высказыванию, дождевые леса для земной атмосферы играют ту же роль, что и тибетский народ для общечеловеческого духа в наше время суровых испытаний для всей планеты.

Образ переправы

Мы рассмотрели три «вида транспорта» в буддизме: Малый плот, Большой плот, уделив особое внимание дзэну, и, хоть это и прозвучит странно в контексте флотилии, Алмазный плот. Все эти транспортные средства настолько различны, что в завершение нам следует задаться вопросом о том, на каком основании, не считая истории происхождения, они считаются направлениями одной и той же религии.

Есть две причины, по которой к ним следует относиться как к таковым. Все они чтят одного и того же основателя, от которого, по их утверждению, проистекают их учения. И все три можно свести к одной метафоре. Речь идет об образе переправы, о простом повседневном опыте пересечения реки на пароме.

Для того чтобы оценить выразительность этого образа, нам следует вспомнить роль, которую играла паромная переправа в традициях жизни в Азии. На территориях, испещренных реками и каналами, почти любая дальняя поездка требовала переправы на пароме. Этот обычный факт лежит в основе каждой школы буддизма и вдохновляет ее, о чем свидетельствует использование ими всеми слова «яна». Буддизм – это путешествие через реку жизни, транспорт, доставляющий с ближнего берега здравомыслия, невежества, стяжательства и смерти на дальний берег мудрости и просветления. В сравнении с