Помимо этого, от праведного пути мне не позволил отклониться один неприятный случай. В 1975 году, примерно в то время, когда я принимал приглашения из Голливуда, радовался рождению нашей второй дочери, выпустил свой второй сольный альбом и закончил сниматься для «Листомании», я уронил большой каменный шар себе на носок. В этом заключается одна из опасностей покупки такого довольно роскошного дома: в таких строениях полно плинтусов и колонн, и некоторые из них украшены на верхушке большими каменными шарами. Я пытался переместить один из них и потерял равновесие. Два года спустя у меня появилась подагра на пальце, который расплющил каменный шар. Лечение состояло из двух вещей: я бросил выпивку и отказался от пшеницы. В тридцать пять лет я был полной противоположностью гедонистическому рокеру. Мной не движет одержимость долголетием, все дело в том, что если я не буду заботиться о своем здоровье, то не смогу петь. Мои голосовые связки определили мой образ жизни, и поэтому я до сих пор жив-здоров. Но я живу осторожно. Этот чертов палец еще дает о себе знать.

В четверг, 7 сентября 1978 года, Джеки Карбишли, жена Билла, позвонила Питу, а Пит позвонил мне.

– Он отбросил копыта, – сказал Пит.

– Кто? Отбросил что?

– Мун.

Кит Мун умер во сне некоторое время спустя после завтрака, наутро после того, как они с Аннет ненадолго посетили вечеринку в Ковент-Гардене, организованную Полом Маккартни в честь начала «Недели Бадди Холли». Мы не гастролировали весь год, потому что Кит был не в состоянии поспевать за нами. Было довольно сложно записать альбом Who Are You в Ramport. «Music Must Change», пятый трек на пластинке, вышел лишь чудом, потому что Кит испытывал проблемы с размером шесть восьмых. Конечно, он никогда не был музыкальным конформистом, но тут дело заключалось в другом. После четырех дублей и бесчисленных извинений он выскочил из-за своих барабанов и закричал: «Я лучший в мире барабанщик, который играет в стиле Кита Муна!»

И он был им до самого конца. Он умер из-за передозировки тридцатью двумя таблетками хлорметиазола, выписанными ему для борьбы с алкогольной абстиненцией. Он говорил, что разберется со всем этим, разберется с собой. Он вернулся в Лондон, занялся верховой ездой. Он все еще хотел играть в группе. Но это был путь в никуда. Мы были готовы к его смерти уже лет пять, а может, и дольше. Это могло произойти в любой день в течение этого времени. Но когда до нас дошло это неизбежное известие, оно все равно стало большим ударом. Странно, конечно, так долго ожидать чего-то подобного, но в действительности это шокировало больше, чем если бы его смерть произошла внезапно. Мы привыкли к ожиданию до такой степени, что нам казалось, будто этого никогда не произойдет. Его смерть опустошила меня и, я уверен, Пита и Джона тоже.

На следующий день мы объявили о том, что мы были решительно настроены не останавливаться и хотели, чтобы дух группы, в которую Кит внес такой большой вклад, продолжил жить. Конечно, нас будто громом ударило, но это были не пустые сантименты – мы сделали заявление со всей серьезностью. Я был уверен, что группа должна выжить ради музыки. Разумеется, свою роль сыграл и личный интерес – это была моя профессия и моя жизнь.

Позже Пит скажет, что смерть Кита помогла нам не сойти с дистанции. Она дала нам еще несколько лет. Если смотреть на случившееся объективно, мы получили свободу. Мы никогда не смогли бы заменить Кита, но теперь, когда он ушел, у нас появилась возможность. Мы всегда были четверкой, квадратом, комнатой с четырьмя стенами. Теперь, когда одна из стен рухнула, комната была открыта навстречу бесконечности. Перед нами возникло бесчисленное множество вариантов. Мы были открыты миру безграничных возможностей. А потом, как-то внезапно, мы снова закрыли комнату.

В январе 1979 года Пит пригласил нашего старого друга Кенни Джонса стать барабанщиком The Who. Кенни нам всем очень нравился, и во время совместных туров я ладил с ним лучше, чем с остальными участниками группы. Еще он был отличным барабанщиком, но совершенно не подходил к нам. Он подходил своей группе The Faces.

Я не имею в виду ничего унизительного. В то время люди думали, будто я считаю Кенни – дерьмовым барабанщиком. Я никогда не говорил, что Кенни дерьмовый музыкант. Он был дерьмовым барабанщиком для The Who, точно так же, как Кит был бы дерьмовым для The Faces. Он абсолютно нам не подходил. У них был свой стиль, а у нас – свой. Они были сплоченной группой, играли что-то в стиле Chas & Dave и Рода Стюарта – веселые песни для паба, и им нужен был барабанщик-метроном, такой как Кенни. The Who были абсолютно другими. Мы вкалывали на сцене до седьмого пота, паля из всех орудий. Если бы Кит играл в The Faces, он бы заглушил всю остальную группу.

Тем не менее решение было принято, и Кенни взяли в группу. По контракту он получал одну четвертую выручки, что было просто глупо. Но так того хотел Пит, поэтому Пит так и сделал, и я уступил ему от греха подальше. 2 мая 1979 года, после большой репетиции в Шеппертоне, мы прибыли в Rainbow Theatre в парке Финсбери, чтобы провести наше первое турне с Кенни вместо Кита.

Поначалу все шло неплохо. На самом деле было здорово снова выступать. Это было огромное облегчение, своего рода терапия. Каждому из нас было тяжело двигаться дальше. Явственно ощущалось отсутствие Кита. Столько безумных лет вместе, вечер за вечером, концерт за концертом, и всего этого уже не вернуть. Так что эмоции давали о себе знать. Казалось, что каждую ночь мы пробегали марафон, но оставалось лишь смиренно опустить головы и погрузиться в музыку. Между песнями мы не проронили ни слова, но музыка звучала на удивление крепко, как и все остальное. И Кенни, к его огромной чести, был великолепен. Он играл на энергетическом уровне, требующемся для The Who. Многое из того, что мы играли на тех гастролях, было с нового альбома, что упростило задачу. План сработал, и наш квартет начал приобретать очертания. Лишь когда мы вернулись к старым песням, возникло ощущение пустоты.

Мы гастролировали по Великобритании, Франции и Германии. Концертов становилось все больше и больше. Мы выступали на стадионе «Уэмбли», сыграли перед шестьюдесятью пятью тысячами зрителей на стадионе Цеппелинфельд в Нюрнберге, провели пять аншлаговых вечеров в Мэдисон-сквер-гарден. Куда бы мы ни пошли, спрос на билеты намного превышал вместимость зала. Промоутеры разыгрывали билеты в лотерею, и все залы трещали по швам. А затем в декабре мы прибыли в «Риверфронт-Колизей» в Цинциннати.

Это было хорошее шоу, даже больше – это было невероятное шоу, поэтому после выхода за кулисы было еще тяжелее услышать о том, что произошло. Стояла студеная ночь, и на площадке действовала свободная рассадка: кто пришел первым, того первым и обслуживали. Промоутеры решили открыть три из одиннадцати дверей в зале, так что все рванули внутрь, отчаянно пытаясь спастись от холода и прорваться в первые ряды. Все равно что засунуть слона в спичечный коробок. В ходе давки погибли одиннадцать человек. Благодаря Биллу организаторы приняли разумное решение не отменять шоу, чтобы предотвратить дальнейшую панику и воспрепятствовать тому, чтобы люди карабкались по телам мертвых и раненых. В результате мы провели весь концерт, даже не догадываясь о трагедии. Представьте, каково это – выйти за кулисы, испытывая эйфорию, звон в ушах и искрясь от радости, а в следующий момент узнать, что люди погибли, пытаясь попасть на наш концерт.