Я даже не помню, какая у меня была реакция. Известие об этом событии в ту же минуту дошло до широкой общественности. Люди тыкали в нас микрофонами, спрашивая: «Как вы себя чувствуете?» Что за идиотские вопросы задают журналисты, когда ты даже не успел прийти в себя. Как по-вашему я себя чувствовал? Замечательно? Это было ужасно, и я просто оцепенел от шока. В ту ночь я почти не мог уснуть, а затем, уже на следующий день, мы должны были отправиться в Буффало, Нью-Йорк, чтобы отыграть следующий концерт. Это была тяжелая ночь. Мы не общались друг с другом и с аудиторией. Но мы играли с чистой злобой из-за горя, которое мы все испытывали.

Полагаю, мы могли бы остановиться, но это даже не обсуждалось. Сначала смерть Кита, а теперь эта еще более ужасная и бессмысленная трагедия… Мы могли просто собрать вещи и отправиться домой. Но скажу, положа руку на сердце: я считал, что это ничего бы не изменило. Даже наоборот – наверняка усугубило бы страдания, во всяком случае для меня. Так что, возможно, это и был эгоистичный поступок, я не знаю. Или, может быть, погрузиться в музыку, с головой окунуться в представления – это была единственная терапия, которая помогла нам выкарабкаться из этого. Это совершенно точно помогло нам. Мы завершили тур и отыграли его хорошо. Эти десять оставшихся шоу после Цинциннати были одними из самых ярких в моей жизни. В музыкальном плане это был отличный тур, но эмоционально – это был кошмар.

Мы поддерживаем связь с друзьями людей, погибших на том концерте, но я не могу их вернуть. Я хотел бы этого больше всего на свете. Чувствовал ли я когда-нибудь вину за эту трагедию? Могу ли я нести ответственность за то, что произошло в Цинциннати? Конечно, не могу. Я не чувствую себя виноватым. Через это чрезвычайно сложно пройти. Сложнее всего было вернуться домой как раз перед Рождеством и увидеть всех своих друзей и семью. Вернуться в нормальное состояние после того, что случилось. Меня словно бы огрели битой для крикета. Заголовки газет Великобритании кричали об этой трагедии, но никто не знал, каково было находиться там. Не с кем было поговорить, чтобы облегчить ношу. Я долго гулял по своей ферме, разговаривая сам с собой. Я агностик, склоняющийся к атеизму. Мне кажется, что вера лежит в основе большинства проблем человечества. Но как же мне хотелось поговорить с кем-нибудь в ту мрачную зиму, притвориться, что есть какой-то божественный план и трагедия в Цинциннати просто была его частью.

* * *

Когда мы снова отправились на гастроли в 1980-м, стало очевидно, что все шло не так. Кенни ослабил энергию группы. Он пытался превратить The Who в подобие The Small Faces с их равномерным ритмом, подходящим для пабов, под который было почти невозможно фразировать слова песен. Мы играли те же песни, но делали это словно кавер-группа, выступающая в кабаке. Мы стали разобщенными. The Who испарились, а волшебные песни Пита стали заурядными. Я серьезно подумывал о том, чтобы купить Кенни пару щеточек для барабанов для «My Generation» – этой песне так сильно недоставало энергии в его исполнении. И без того достаточно тяжело давать трехчасовые концерты день за днем, даже когда у вас все работает как надо. Ты полагаешься на адреналин и энергию музыки, которые помогают тебе во время шоу. Но когда и это пропадает, концерт превращается в пытку.

Поэтому я усадил напротив себя Кенни и сказал: «Извини, приятель, я не могу продолжать, пока ты играешь на барабанах». Он почти ничего не ответил. Разве его можно было винить? Должно быть, было сложно не принять это на личный счет. Но, чтобы добиться успеха группы, приходится быть жестким. Ты просто не можешь быть посредственным. Группа может быть ужасной или блестящей. Третьего не дано. Поэтому вы должны найти в себе смелость принимать жесткие решения. Я поступил так с Гарри Уилсоном, моим лучшим другом, когда мы заменили его на Дага Сэндома. Теперь пришел черед Кенни.

Итак, мы организовали судьбоносную встречу на высшем уровне в доме Билла Карбишли в Чигвелле. Пит и Кенни сидели на диване, мы с Джоном устроились напротив, а Билл взял роль посредника. С моей стороны не было никакой агрессии. Я любил Кенни, но он попросту не подходил нам. Я знал это. Я знал, что и Пит был в курсе этого. Я чувствовал, как Пит проклинал себя, но просто не мог выставить себя злодеем. Поэтому я просто сказал то, что требовалось сказать. Если у машины не работают колеса, вас заносит из стороны в сторону. Итак, ультиматум: или я, или Кенни.

Кенни ничего не сказал. Билл ничего не сказал. Джон промолчал. Но Пит, не колеблясь и секунды, заявил, что у нас нет выбора и Кенни останется. Мне следовало бы уйти из группы в тот же день. Меня взбесило, что Пит низвел эту ситуацию до личных разборок. Почему он выбрал Кенни, а не меня? Чтобы найти ответ на этот вопрос, вам придется прочитать книгу Пита, но я ожидал немного большей поддержки.

Кенни остался, и я тоже, хоть и жалел об этом. Мы пустились в очередные напряженные гастроли. Отказ Пита принять трудное решение привел группу к медленной мучительной смерти. Я считаю, что это послужило толчком к тому, чтобы Пит основательно подсел на героин. На него обрушилась целая груда проблем: его брак, Цинциннати, давление, необходимость постоянно творить новый материал. Но именно когда колеса нашей группы начали отходить, он раскис по-настоящему. Не помню, кто мне позвонил, но меня попросили пойти увидеться с ним. Я был в Сассексе, и до меня доходили известия о том, как Пит пьянствовал в лондонских клубах. Я должен был увидеть его. Несмотря ни на что, я был единственным человеком, кого он мог послушать. В те дни было очень трудно достучаться до Пита. Теперь все по-другому, и мы намного честнее друг с другом. Но тогда мосты могли сгореть в любую минуту.

Я все-таки отправился к нему на встречу. Усмирив свою гордость, я поехал в принадлежавшую ему студию Eel Pie Studio в Твикенхеме, и моему взору предстал Пит. Он был под кайфом, окруженный наркотиками и приспособлениями для их употребления. Я сел рядом и начал говорить. Я не знал, слышал ли он меня. Первые полчаса он точно находился не в этом мире. Но я продолжил говорить на протяжении трех-четырех часов. Я сказал ему, что это того не стоило, что он был слишком умен, чтобы закончить таким образом. Ведь он был против этого дерьма большую часть своей жизни, так зачем начинать сейчас? Я пытался разговорить его, вовлечь в диалог, но он не отвечал. Пит не ответил ни на один из моих вопросов, поэтому я все говорил и говорил с ним. Я ушел к концу дня, не ведая, удалось ли мне достучаться до него. На следующий день он записался в реабилитационный центр. Когда он вышел, мы записали наш десятый альбом It’s Hard («Это сложно»). И боже, это действительно было сложно. Пит рвал на себе волосы, пытаясь придумать новые песни. В конце концов у него получилось, но даже тогда мне казалось, что эти песни не идут в сравнение с нашими ранними работами. Все шло наперекосяк. Если вы послушаете эту пластинку, то обратите внимание, что каждый удар барабана отзывался дробью. Снова, снова и снова. Я думал, что свихнусь от этого.

В сентябре 1982 года я полностью осознал масштаб бедствия. Я собирался дать старт турне в поддержку нового альбома. Еще сорок два концерта, еще один трехмесячный изнурительный забег по Северной Америке. Как обычно, раскруткой я занимался самостоятельно. Пит не хотел иметь ничего общего с продвижением, он не желал давать интервью или участвовать в фотосессиях. Так что я был один в машине, готовясь вызвать у публики ажиотаж вокруг наших гастролей, как вдруг ко мне пришло озарение. Все! Это будет наш последний тур. Я объявил об этом на пресс-релизе и знал, что это был верный шаг. Это решит все наши проблемы. Пит избавится от чувства давления и больше не будет проблем с барабанщиком. Я застал группу врасплох, но я знал, что, если мы продолжим, она может погибнуть. Так что это был наш прощальный тур, и мы прорвались через него. Но даже тогда это был еще не конец, ведь нам предстояло выполнить оставшуюся часть сделки по условиям контракта на запись музыкального альбома.