Оперативники сдвинулись, загораживая Честера: теперь они приняли эстафету и безотчетно прикрывали свое непутевое начальство от незримой опасности. Грифу стало еще более неприятно от самого себя, и он, выхватив из рук подошедшего к нему Мартина папки с делами, не прощаясь, почти выбежал из офиса.

Что двигало Грифом, он и сам не понимал. И зачем он перегибает палку, сосредотачиваясь на жестких вариантах по отношению к первопроходцам, по сути и психологии своей людьми совершенно иной породы, чем военные или гражданские — тоже. Объективно коллектив уже прогнан им и на соответствие должностным инструкциям, и на адаптивность к ситуации, и на лояльность к лидеру, и на выполнение приказов, и на солидарность. Андервуд не отдавал себе отчет в том, чего хотел добиться бесконечными придирками, но что-то едкое внутри заставляло раз за разом цепляться к мелочам, злить оперативников, пытаться поссорить их.

И когда он вчера выставил себя злобным придирчивым ублюдком — о чем, несомненно, знает уже половина колонии, если не вся, слухи имеют свойство мгновенно расползаться, — и когда сейчас он пытался доискаться до самых затененных уголков души первопроходцев, ему практически не пришлось играть, до того он вжился в роль. И только вернувшись в выделенный ему жилой модуль-блок, сняв форму и глотнув кофе, Гриф позволил себе отпустить самоконтроль и призадуматься.

Честер и его команда — действительно практически единый организм. Не без особенностей, не без притирок друг к другу, но со своими устоявшимися традициями, отношениями и, главное, с безоговорочным доверием каждого к каждому. Поступок и уход Макс мог развалить коллектив изнутри, подспудно заставив первопроходцев подозревать сослуживцев в наушничестве, а мог и сплотить на почве совместно пережитого негативного опыта, что в результате и получилось. Но почему же он, профессиональный конфликтолог, раз за разом действует наподобие предательницы, подло, глупо, как мелочный завистливый бюрократишка?

Зацепившись за завистливость, Гриф, бездумно перелистывая характеристики, которые знал и без того почти наизусть, продолжил размышления и вскоре нашел причину. И ей оказалась именно она. Зависть.

Да-да, полковник Андервуд, матерый ирбис, способный на мягких лапах подкрасться за охотящимся на него охотником, разрушить дружбу, манипулировать любовью и состраданием, вертеть как угодно страхом и ревностью или создать из ненависти симпатию, банальнейшим образом завидовал молодому балбесу и его оперативникам самой что ни на есть чернейшей завистью. Он отчаянно хотел стать в два раза моложе и быть частью спаянного опытом, интуицией и доблестью Корпуса. Но не мог. А потому изо всех сил искал, чем расколоть этот выбешивающий до белого каления гладкий камушек дружбы и взаимной поддержки — ну не бывает так в жизни, не бывает! Кто-то обязательно должен завидовать лидеру, хотеть большего, что-то кому-то всегда не нравится, кто-то обязательно будет способен на гадость.

Вот почему он постоянно задевает оперативников, пикируется с Честером и раз за разом пробует их на зуб с разных сторон — первопроходцам-то на его старания хоть бы хны. Только, как и положено, злятся, терпят и прикипают друг к дружке все ближе и ближе.

Гриф устало выдохнул — нет, так дело не пойдет, он должен был им помогать, а не подтачивать сомнениями. Но, объективности ради, пока что все его нападки встречали единодушный отпор, только укрепляющий отдел. Хотя, казалось бы, куда уж больше. И все сильнее становилось желание наконец-таки уже макнуть Честера в болото собственной неуверенности по полной программе, отстранив от командования, помочь ему оттуда вылезти и на этом закончить и издевательства над ним и бойцами, и заодно над самим собой.

Правда, для этого, похоже, придется после отстранения Честера побыть еще большей сволочью и бюрократическим идиотом еще раз, желательно при всей колонии, как только случай подвернется. Чтобы оперативники захотели вернуть начальника обратно до нарушения дисциплины, чтобы их начальник поверил в себя, и чтобы вокруг этого сдвинутого идеалиста с черной дырой на экзоброне вместо щита сплотились заодно и колонисты: лишней поддержка со стороны населения не бывает. Быть идиотом и сволочью Гриф очень не любил, несмотря на то, что умел. Но особого выбора он не видел. Работу следовало довести до конца — и довести до конца не просто хорошо, а безупречно.

* * *

Вечером меня вызвал к себе на ковер шеф. Я, полный дурных предчувствий, собрал оперативников и тихонько предупредил:

— Что бы мне сейчас ни сказали, что бы ни случилось… В общем, помните, вы должны всегда держаться друг за друга. И не вмешиваться! Поняли?

Оперативники, включая стажеров, кивнули. Они знали, что их бунт ничего не решит, и я очень порадовался их дисциплинированности и понятливости.

Я прикрыл глаза, собрался с духом, глубоко вдохнул и зашел, обнаружив в кабинете и Андервуда, и Аристарха Вениаминовича, и почему-то Вернера. Дверь шаркнула, отрезая меня от моих ребят, и я встал перед начальством в гордом одиночестве, заложив руки за спину в безотчетном жесте неуверенного беспокойства.

Ревизор остро на меня посмотрел и негромко сказал куда-то между мной и моим руководством:

— До чего же вы любите безумную самодеятельность, Честер. Лезете бездумно везде, куда не просят.

Я понимал, что терять мне нечего, Андервуд принял решение не в мою пользу, судя по тональности высказывания, и менять его не будет. И хотя пока он его официально не огласил, надышаться руководящими позициями я уже не успею, потому я обреченно поинтересовался:

— Вы про высадку на Седьмой? А почему вы думаете, что это была исключительно моя идея? Нет, вы правы, безусловно, но как вы узнали?

— Проанализировал ваше поведение в ряде показательных случаев. Ваши наклонности к суицидальным поступкам во имя идеалов Корпуса вам во многом помогают, но они же вас и губят. Вы не всегда сможете прикрыть собой команду