способностей; эти следствия могут быть подвергнуты проверке. И в самом деле этот способ проверки действенен. Второй способ косвенной проверки исходит из всеобщего согласия. На первый взгляд, крайнее разнообразие религий и философий должно указывать на то, что такого критерия не существует; это соображение даже привело многие умы к скептицизму. Но при более внимательном рассмотрении открывается, что, за исключением стран, подчинивших свою духовную жизнь империализму, сокровенный центр каждой религии составляет мистическое учение; и хотя мистические учения различаются между собой, в ряде существенных моментов они не просто похожи, но абсолютно идентичны. Третья косвенная проверка – внутренний опыт. Этот способ доказательства является косвенным даже для производящих опыт, в том смысле, что этот опыт выходит за рамки их способностей; они воспринимают только его внешнюю сторону и знают об этом. Тем не менее они сознают также его значение. На протяжении прошедших столетий существовало лишь очень небольшое количество людей, неспособных не только на ложь, но и на самообман, чье свидетельство в этом вопросе имеет решающее значение.

Пусть являются возможными хотя бы только эти три способа проверки; их достаточно. Можно прибавить к ним эквивалент доказательства через reductio ad absurdum, рассматривая другие решения – те, что измышляют для блага и необходимости фиктивное единство на уровне, доступном человеческим способностям восприятия. Такие решения приводят к абсурдным следствиям, чья нелепость проверяется и умозаключением, и опытом.

Среди всех таких неудовлетворительных решений, безусловно, лучшие, наиболее пригодные для использования, возможно, единственные, что содержат фрагменты чистой истины, – это решения материалистические. Материализм учитывает все, кроме сверхъестественного. Это немалый пробел, так как сверхъестественное объемлет собой и бесконечно превосходит всё. Если же не брать в расчет сверхъестественное, то правильно быть материалистом. Все это мироздание, за исключением сверхъестественного, просто материя и ничего больше. Те, кто описывает его как просто материю, улавливают хотя бы частицу истины. Но искажают всё те, кто описывает его как комбинацию материи и сил специфически морального характера, которые, принадлежа этому миру, находятся якобы на уровне природы. Поэтому для христианина труды Маркса гораздо ценнее, чем, например, труды Вольтера и энциклопедистов, которые находили способ быть атеистами, не будучи материалистами. Они были атеистами не только в том смысле, что более или менее отчетливо исключали понятие о личном Боге (такое исключение имеет место и в некоторых буддийских сектах, которые, несмотря на это, поднялись до высот мистической жизни), но в том смысле, что исключали все, не принадлежащее этому миру. Наивные, они считали справедливость принадлежностью этого мира. Вот чрезвычайно опасная иллюзия, заключенная в так называемых «принципах 1789 года», «светской вере» и т. п.

Среди всех форм материализма только труды Маркса содержат чрезвычайно ценное указание, которое, впрочем, он сам по-настоящему почти не использовал, и еще в меньшей степени – его приверженцы. Это понятие нефизической материи. Справедливо рассматривая общество как первичный человеческий фактор в этом мире, Маркс обращал внимание только на социальную материю; но точно так же можно рассматривать, на втором месте, материю психологическую. В современной психологии существует несколько течений, идущих в этом направлении, хотя, если не ошибаюсь, соответствующая концепция еще не сформулирована. Этому препятствует ряд ходячих предрассудков.

Вот идея Маркса, необходимая и даже центральная для любого прочного учения. Во всех явлениях морального порядка, коллективных или индивидуальных, есть нечто аналогичное материи в собственном смысле слова. Не сама материя, но нечто аналогичное. Вот почему системы, которые Маркс, с оттенком справедливого презрения, объединял под названием механистического материализма, склонные объяснять все человеческое мышление физиологическим механизмом, суть чистейший вздор. Мысли подчиняются тому механизму, который присущ мыслям. Но это именно механизм. Осмысляя материю, мы думаем о механической системе сил, подчиняющихся слепой и суровой необходимости. То же самое относится и к неосязаемой материи, которая является субстанцией наших мыслей. Только осмыслить для этого случая понятие силы и понять законы этой необходимости весьма нелегко.

Однако еще прежде достижения такого понимания чрезвычайно полезно хотя бы просто знать, что эта специфическая необходимость существует. Это позволит избежать двух ошибок, в которые впадают поочередно: выбираясь из первой, тут же падают во вторую. Первая – вера в то, что моральные феномены являются калькой с материальных; например, что моральное благополучие автоматически и исключительно является результатом физического благополучия. Другая – верить, что моральные феномены произвольны и могут быть вызваны самовнушением, внешним внушением или актом воли.

Они не подчиняются необходимости физической, но они подчиняются необходимости. Они испытывают отраженное воздействие физических явлений, но это воздействие специфическое, соответствующее законам, свойственным той необходимости, которой они подчиняются. Все, что реально, подчинено необходимости. Нет ничего более реального, чем воображение; то, что воображается, не реально, но само состояние, в каком находится воображение, есть факт. При определенном состоянии воображения его можно изменить, но только если будут задействованы причины, способные вызвать такой эффект. Эти причины не связаны напрямую с предметами, которые человек воображает; но, с другой стороны, они не суть что-то безразличное. Причинно-следственная связь в этой области так же строго определена, как в области гравитации. Ее только труднее познать.

Ошибки в этом отношении бесчисленны и бывают причиной бесчисленных страданий в повседневной жизни. Например, если ребенок скажет, что чувствует себя больным, не пойдет в школу, а потом вдруг найдет в себе силы поиграть с другими детьми, возмущенные родители подумают, что он солгал. Ему скажут: «Раз у тебя есть силы играть, значит, у тебя были силы, и чтобы работать». Однако ребенок вполне мог быть искренен. Им владело чувство настоящего опустошения, которое реально исчезло от вида товарищей и от привлекательности игры, тогда как школьные занятия не имели в себе достаточного стимула для достижения этого эффекта. Точно так же наивно с нашей стороны удивляться, когда мы твердо принимаем решение и не исполняем его. Что-то стимулировало нас в принятии этого решения, но этого чего-то было недостаточно, чтобы подтолкнуть нас к его исполнению; более того, сам акт принятия решения мог истощить стимул и, таким образом, помешать даже началу исполнения. Это часто случается, когда речь идет о поступках крайне трудных. Хорошо известный случай с апостолом Петром, несомненно, принадлежит к таким примерам.

Такого рода невежество постоянно вмешивается вредоносным образом в отношения между правительствами и народами, между господствующими классами и массами. Например, хозяева могут вообразить лишь два способа сделать своих рабочих счастливыми: либо повысить им заработную плату, либо сказать им, что они счастливы, и прогнать злодеев-коммунистов, которые уверяют рабочих в обратном. Они не могут уразуметь, что, с одной стороны, счастье рабочего состоит прежде всего в определенном расположении духа по отношению к