все, кровищу… Я детей люблю, а еще — историю, политологию, социологию и философию. Но проигнорировать факт вашего участия в этом… Э-э-э-э, скажем, комплоте… Вот этого проигнорировать я не могу.

— Комплот, Гос-с-споди! — закатил глаза Гоша. — Откуда ты выкапываешь эту старинную дичь?

— Чем я могу быть полезна? — Заславская (если ее и вправду так звали) сложила руки на груди и напряженно смотрела на меня. На каждого из нас.

— В первую очередь мне нужна информация, — я выплюнул изо рта медвежью шерсть. Откуда медвежья шерсть в Чертогах Разума вообще? — А во вторую… Посмотрим. Думаю, вы будете мне должны услугу.

— Я все скажу! — мелко закивала Ольга Евгеньевна. — И что касается услуги — можете не сомневаться: Заславские всегда платят долги!

— У вас просто не будет другого выхода, — оскалился я и сделал широкий жест, указывая на появившиеся в ротонде плетеные кресла. — Присаживайтесь.

* * *

Глава 18

Конфиденция

— Смотри, Иван Иванович, что я тебе принес! — я высыпал из полиэтиленового пакета три головы прямо под ноги сыскарю, а потом вручил ему блок памяти, из которого торчали провода. И показал на Ольгу Евгеньевну: — Однако, вот это — княгиня Заславская, и она даст показания. А я, пожалуй, с тобой больше не разговариваю.

— Это почему? — рыжий целовальник имел выражение лица схожее с тем, как если бы он съел гнилое яблоко не запивая.

Он время от времени посматривал на головы магнатов и моргал глубоко и вдумчиво.

— Потому что у меня сейчас два варианта рассуждений: или ты, Иван Иванович, негодяй и мерзавец, ибо осознанно отправил меня в западню, либо я — идиот и что-то важное упускаю. А, еще третий есть, он, пожалуй, самый приемлемый: мы оба с тобой идиоты. Так что вот тебе злая и трусливая женщина приятной наружности, твоя коллега, кстати, менталист. Вот тебе выполненная работа, и вот три головы. Одного я знаю… То есть — знал. Это Семен Гольшанский, симпатичный с бородкой. Второго я узнал два часа назад — его зовут Доминик Пац, он запекся внутри доспехов, я не стал его оттуда вынимать, потому голова в шлеме… Ну и медвежья башка — это дед какой-то, с девиантностями.

— С девиантностями, значит? — Рикович был ни жив, ни мертв. — Княгиня Заславаская? Мы, кажется, с вами знакомы…

Он матерился одними губами — и я, наверное, знал почему не в голос. Иван Иванович некоторым образом был связан с Ордой, а у этой странной братии имелись свои пунктики. По рассказам очевидцев и делая выводы из того, чему свидетелем я был сам, даже распоследний ордынский снага всегда тщательно мыл руки перед едой, никогда не ругался матом при дамах и еще какая-то история была с занавесками, но я не вникал особенно.

— Хочешь, поклянусь? — сыскарь вдруг размашисто перекрестился, глядя на меня немигающим взглядом. Лоб его покрылся испариной. — Вот те крест, Пепеляев, я не в курсе был! Имеешь право не верить — но хоть сроку мне дай, чтобы все доказать. Не докажу — сам приду и голову на плаху перед тобой положу, и топор тебе дам…

— Ну-у-у-у, Иван Иванович! — я постепенно оттаивал. — Значит, все-таки третий вариант. Мы с тобой оба идиоты. Ты княгиню поспрашивай, под запись, а потом отвези меня домой. Или по ходу движения ее допрашивай…

Сыскарь замялся:

— Мы — ярыжки земские, над аристократами не…

— Я все расскажу, — кивнула Заславская. — Добровольно. Меня подставили точно так же, как и Георгия Серафимовича. Я понятия не имела о том, кто он такой, и никогда не стала бы вмешиваться, если бы видела полную картину. Заславские с этого момента не связаны никакими союзническими обязательствами с Олельковичами и Гольшанскими, так что я не буду считать уроном для чести приватную беседу с вами, господин целовальник. И есть у вас что-нибудь выпить, покрепче? Ночка нервная выдалась…

Однако, она назвала меня по имени-отчеству! Ну надо же! Это было гораздо более удивительно, чем тот факт, что медведь оказался Олельковичем. Такому повороту я совсем не удивился: логично, что все, кому я спалил крыши, ополчились против меня. И настоящие разборки, видимо, еще впереди… Особенно после того, как княгиня окажет мне ту самую услугу.

— Едемте! — махнул рукой Рикович. — Петруха, найди Серафимычу что-то из одежды… Никодим — бошки эти аристократические прибери, надо будет как-то родственникам выдать, что ли.

«Олива» моя была испорчена раз и навсегда. Вот от этого я слегка расстроился, но не сильно. В конце концов — что такое «олива»? Не Бог весть какой артефакт. Похоже, придется идти в магазин к Рыбаку — за новой, благо после войны в продаже такого добра навалом: продают и демобилизовавшиеся, и с армейских производств, которые постепенно переводятся на режим мирного времени, кое-что частникам поступает.

— Разрешите я в десантном отсеке переоденусь? — вежливо попросил я, когда Петруха — один из ярыжек, протянул мне стопку сыскарской формы без знаков различия. — Побеседуйте пока на улице, как-то неудобно афедроном перед дамой светить.

— Пф! Чего я там не видела?.. — фыркнула Заславская, прихлебывая что-то крепкое из чьей-то фляжки, но осеклась после того, как я погрозил ей пальцем.

Тоже мне!

* * *

Пока ехали — выяснилось, что идиотами были мы все. Рикович долго мучил вопросами Заславскую, куда-то звонил, орал в телефон, что-то печатал в планшете… Я, честно говоря, задремал. Было далеко заполночь, ближе к трем часам, так что урвать кусок сна я стремился со страшной силой. И потому, когда Рикович ухватил меня за плечо и затряс, рыча что-то невразумительное, прийти в себя мне удалось далеко не сразу.

— Курбский! Курбский, сука! — с шалыми глазами повторял Иван Иванович.

— А? Что? Какой… — доходило до меня туго. — А, Курбский? Да! Был один, въезжал по блокпосту, у него какое-то свидание было там, в «Бегемоте»…

— Не, ну охренеть теперь… — выдохнул Рикович. — Значит все-таки он, сука. Ненавижу метаморфов, ять. Вот же тварь! Значит въехал, и через двое суток — выехал! А за это время мой дорогой подчиненный — он же начальник Вышемирского уездного земского отдела успел отдать мно-о-ого странных приказов! Ща-а-ас, щас…

Он яростно принялся тыкать в телефон, а потом заорал:

— Помер твой Дробышевский! Ищите