труп! Проворонили, тетери! Что, думали, дружина за вас всю работу будет делать? Они и так вам Курбского на блюдечке с голубой каемочкой принесли, а вы… Шомполами запорю!

— То есть утечку нашли, крот обнаружен? — поинтересовался я.

— Да-а-а, — странно глянул на меня Рикович.

Броневик подскочил на колдобине, головы аристократов выкатились из мешка и запрыгали по полу десантного отсека. Голова паца издавала металлический звон, ударяясь шлемом о стенки. Я откинулся на жестком сидении, закрыл глаза и приготовился уснуть. Курбские, Олельковичи, Заславские… Уроки за меня никто не проведет! Сон почти победил меня, как вдруг в полудреме меня осенило:

— Иван Иванович, это ведь кретинизм чистой воды! — заявил я внезапно бодрым голосом.

— В смысле? — резко повернулся ко мне сыскарь.

— Не пляшет! С какого перепуга Курбский бы назывался своим настоящим именем, и вообще — приезжал в земщину на шикарном электрокаре с пафосной охраной из черных уруков? — думалось плохо, но, вроде бы, здраво. — У Курбских разве наследственное заболевание — олигофрения?

— Нет, СДВГ у них семейное… — машинально откликнулся Рикович. — Ять, точно… Не пляшет! Совсем голова кругом — я чуть было не купился! Слишком очевидный ход. Но если Курбского подставили, то картинка красивая получается: сначала подумают, что Сыскной приказ тебя слил в Хтони, а точнее — я и мои люди тебя тупо отправили на смерть. Во вторую очередь — на Курбского, потому как замечен и мог. А в третью… А в третью…

Он снова схватил телефон и принялся в него тыкать. А потом довольно спокойным тоном проговорил:

— Васин, слушай, тут подозреньице закралось: может, Дробышевский и не помер? Или помер — но все равно причастен? Может — купили его. Или — шантажировали. Давай-ка аккуратно посмотри, что у него с семьей, где они проживают… И запрос сделай на доступ к серверу: земщина не сервитут, камер гораздо меньше, но кое-где есть. Может засветится где-то или он, или близкие его. И по Курбскому — с ним бы встретиться… Да знаю, знаю, не моя юрисдикция. У смежников попрошу содействия. Ладно, работай.

На этом моменте меня вырубило окончательно, и проснулся я только когда голос водителя бравурно, на манер диктора проговорил:

— Конечная остановка — улица Мира, дом три! Пассажиры, наш рейс дальше не идет, просьба — покинуть салон.

— Ах, да-да-да! — я спросонья ухватил рюкзак, вскочил, ударился головой о потолок, сел и глубоко вздохнул. — Ну вас к бесам ребята, злые вы, уйду я от вас!

— Ну вот, Караулов, теперь наш внештатный сотрудник и вовсе уволиться решит… — Рикович внимательно глянул мне в глаза. — Я понимаю, что дерьмо вышло, Серафимыч. Так или иначе — вина на мне. А про ситуацию с магнатами тобою убиенными я Феодору Иоанновичу доложу — авось поможет разрулить.

— Разрулить? — моя правая бровь невольно поползла вверх. — Знаешь, кланы Олельковичей, Гольшанских и Пацов от натуральной порки сейчас спасает один-единственный факт…

— Это к-какой? — поинтересовалась Заславская, которая, похоже, уже успела изрядно набраться. Что там было, в той фляжке-то?

— Вы напали на меня в Хтони, — пояснил я. — Рядом никого не было.

— Он имеет в виду детей, — пояснил Рикович.

— Я имею в виду детей, — кивнул я.

* * *

В школу я ехал на такси — впервые в жизни. Интересно, есть на свете еще такие придурочные педагоги, которые на работу на такси катаются? Нет, резоны у меня были: я опаздывал, я не доверял себе — очень хотел спать, и потому не решился садиться за руль. И деньги на такси имелись, это да. Но узнав конечный адрес, водитель смотрел на меня с удивлением: мол, «наши люди в школу на такси не ездят!»

Хотя ему-то какое дело: везешь — вези!

Дети почуяли мою слабость. В классе стоял гул, на задней парте кого-то лупили учебником, на передней — доставали что-то вкусненькое из рюкзака и якобы незаметно отправляли в рот, тщательно и с чудовищным хрустом пережевывая. Мое задание — составить табличку по центрам мануфактурного магнатского производства начала семнадцатого века они в целом игнорировали. Да и вообще — оказывается, чертить табличку — этому тоже надо учить!

— Просто подумайте: какая колонка должна быть толще всего? — тщетно взывал к рассудку восьмиклассников я. — Правильно: та, где будет больше всего текста! А его у вас больше будет в перечислении продукции, которую эти мануфактуры производили. Да, Соня, имя основательницы Анны Радзивилл и местонахождение — Налибоки — поместиться в одну строчку, и даты существования производства — тоже… А на банки, склянки, хрустальные кубки, зеркальца и прочее — на это побольше оставь места… Да, можно залезать на поля, нет, не подчеркивай после того, как написала слово «Налибоки»! А-а-а, детки, родненькие, подчеркивать нужно по самой последней строчке, по самой нижней…

— Но тогда много пустого места остается! — завопили детки.

— А для кого вы его экономите? — резонно возразил я.

В общем, от недосыпа я загнал себя в классическую ловушку: хотел отдохнуть и поручить детям самостоятельно поработать над текстом учебника, нагрузить их как следует, но по итогу — нагрузился сам. Лучше бы я в вольном стиле под запись рассказал им про эти самые мануфактуры, и указкой в карту Великого княжества потыкал… Может, хоть проснулся бы!

А потом один парень по фамилии Якубовский, спросил, явно пребывая в отчаянии от того, что безбожно навазюкал в табличке и теперь его тетрадка была похожа на нечто ужасное:

— Зачем вообще мы учим историю? Зачем она в принципе нужна? Георгий Серафимович, вас-то мы уважаем, нет вопросов, но эта Анна Радзивилл и прочие всякие Уршули с Рыбоньками, они ж померли все! Зачем мы сейчас мучаемся?

На самом деле лучше бы он меня подонком назвал, чем сомневался в полезности предметов, которые я веду. Якубовский был неплохим мальчишкой, но мне захотелось взять его за грудки и выбросить из класса. Конечно, я этого не сделал. Мало ли какие мысли в голову приходят? Это же не повод членовредительством заниматься! На то он и ребенок, чтоб спрашивать… Главное — ответ заготовленный у меня уже имелся. Из прошлой жизни.

Так что я разразился пламенной тирадой, яростно рубая ладонью воздух:

— Поверь мне, Якубовский… В твоей жизни тебе придется иметь дело с огромным количеством текстов гораздо менее интересных, чем история