— Кстати, о прошлом. У них там в агентстве записи-то остались какие-то?

— Остались-остались. Я, собственно, чуть не ради одного этого вопроса и напрягалась. По их данным, госпожа Шувалова в интересующий нас момент действительно была в Египте.

— Но они же не за ручку ее в самолет проводили, правильно? Откуда они могут знать?

— Да нет, конечно. Они ей тур продали, а уж как она им распорядилась — откуда им действительно знать. Правда, этого я у них уже не спрашивала. Попыталась намекнуть, но они меня едва не съели. Никуда не денешься, надо как-то подобраться к данным паспортного контроля — летала, не летала. Попробую к Левушке Оберсдорфу подкатиться, что ли.

— А проще никак? Нельзя посмотреть записи с камер наблюдения? В материалах следствия же сохранились записи? Если эта дамочка при делах, она же не Карлсон, чтоб сразу на балкон влететь. Должна же она была как-то в квартиру попасть… А после из нее выйти…

— Записи — да, в материалах есть, конечно. Они еще и у Шубина в подборке есть, что как бы намекает: посмотреть их надо. Только погранконтроль — ну или данные авиакомпании — все равно проверять придется.

* * *

Ах, как все это было некстати! И так нервы ни к черту, а тут еще эта следовательша явилась перетряхивать давно забытое — закрытое! — дело… Не одна притащилась — с сопровождающим! Опер, должно быть. Или как там они называются? Молодой, высокий, красивый… нет, ну не то чтобы прямо Ален Делон, но — симпатичный. Очень. И на следовательшу эту смотрел, как на ангела небесного. Небось, крутят любовь, не выходя из следственного процесса. Очень удобно.

Замужем Анна Гавриловна Шувалова не бывала ни разу.

В советской литературе очень модно было изображать любовь героя и героини прямо на фоне их обожаемого производства: колосящихся нив, мартеновских печей или, на худой конец, лесоповала. Ну да, возле мартеновских печей, полей и прочих лесопилок мужчин всегда хватало, чего ж и не крутить любовь. Если есть с кем. А чтоб было с кем, надо ж, чтоб было, из кого выбрать?

Когда Анна Гавриловна — тогда еще просто Анечка Шувалова — училась в своем инязе, парней на их курсе было ровно три штуки. Высокий плечистый Марат, похожий на всех сразу героев мартена и лесоповала, был, как вскоре выяснилось, глубоко и безнадежно женат. Про хлипкого очкастого Виталика с вечной перхотью на застиранном рубашечном вороте говорили, что на нудистском пляже, где нет ни брюк, ни юбок, он не сумел бы отличить мальчиков от девочек. Третий, Славик, чистюля и аккуратист, на лекциях садился всегда поближе к Марату, а от заигрывания сокурсниц почти шарахался. Только когда на волне девяностых из телевизора и газет полилось всякое — только тогда Анечка поняла, в чем было дело и о чем шушукались за Славиковой спиной девчонки.

До нее вообще тонкости человеческих взаимоотношений доходили с трудом. И знакомиться она решительно не умела, полагая, что инициативу должны проявлять молодые люди. Они, однако, не спешили. Непонятно, почему. Она ведь не хуже других. Даже лучше многих! Симпатичная, умненькая — иняз это вам не какое-нибудь строительное ПТУ, готовит отлично… ну говорят же, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок? Правда, случаев продемонстрировать свои кухонные таланты никак не подворачивалось — не на улице симпатичных парней угощать кулинарными шедеврами!

В бюро переводов внушительного, когда-то «секретного» НИИ, куда Анечка устроилась со свеженьким дипломом, тоже перспектив было не густо. Выезды на картошку отменились вместе с советской властью, о новогодних «огоньках» и вовсе не вспоминали, да и все, кто хоть что-то соображал, из НИИ потихоньку слиняли, остались одни «виталики». Вскоре и само бюро переводов тихо скончалось. Это называлось «оптимизация, вызванная требованиями сокращения финансирования».

В материальном смысле Анна Гавриловна от этого даже выиграла: оказалось, что переводы требуются даже в «дикие» времена, а работать дома гораздо приятнее, чем под бдительным оком пяти одинаковых — и одинаково суровых — теток. С личной жизнью, однако, все было, как и раньше — то есть, без оной. Мужчины среди заказчиков, разумеется, попадались, но восхищаться Анечкиными прелестями ни один не спешил. Зарабатывала она неплохо, но надоело ей это благополучие хуже горькой редьки.

Да и, по чести сказать, зыбким оно было, благополучие это. Сегодня заказы есть, а завтра — кто его знает. Копить надо было, упрекала она себя, а не по курортам раскатывать! Но очень уж хотелось пусть ненадолго, но почувствовать себя молодой, красивой, независимой… «загадочной дамой из триста четвертого номера»… желанной, в конце-то концов! Нет, у нее хватало здравого смысла, чтобы понимать: курортные романы — их и было-то всего два — ничего общего с мечтаемой «личной жизнью» не имеют. Это ведь, по сути, просто элемент сервиса «все включено»: один из ее скоропалительных любовников служил в отеле ночным портье, другой был пляжным инструктором по плаванию. Но можно ведь хоть ненадолго себя обмануть! Бог с ним, с сексом — хотя горячие южные красавцы были неутомимыми жеребцами — но главное, какие слова они шептали! Какими комплиментами сыпали! И если даже ожидали щедрых чаевых, напрямую о том не заговаривали.

Господи, думала она почти с ужасом, а ведь еще немного, и «чаевые» станут предметом все более явных намеков, а там — и требований… Еще немного, всего несколько лет, которые пролетят — и не заметишь — и ей будет пятьдесят. Пятьдесят! В самой округлости этого числа таится какая-то унизительная безнадежность. Ну да, с высшим образованием и двумя иностранными языками, ну да, готовит, как не в каждом ресторане сумеют, ну да, выглядит на десять (а при удачном освещении и на пятнадцать) лет моложе своего паспортного возраста… а что толку? Пожалуй, какой-нибудь слесарь дядя Вася и не отказался бы на ней жениться… Или прораб Сан Саныч… Но, воля ваша, чем такой мужчина, лучше уж и вовсе никакого! Но где же встретить не «слесаря» и не «прораба»? Вот если бы у нее было много денег… Именно богатство дает ту всепобедительную уверенность в себе, которая сама по себе — уже три четверти успеха. В том числе — и у мужчин.

Иногда ей казалось, что во всем виноват Коля. Если бы не то лето! Ей было… погодите… восемь? десять? В школу она уже точно ходила, потому что на дачу к Колиным родителям мать отправила ее на каникулы. Нет, пожалуй, все-таки восемь. Тощие русые хвостики в пестрых резинках, застиранный сарафанчик, жесткие сандалетки… Чаще, впрочем. они бегали босиком. Однажды, перелезая через забор, Аня напоролась ногой на гвоздь. Коля тащил ее до самого дома, пыхтя и хмуро повторяя: «Я же мужчина». Она долго-долго потом вспоминала это лето. Как он носил ей землянику, убеждал, что плавать совсем не страшно, как учил кататься на разболтанном велосипеде… И после, когда одноклассницы начали уже перешептываться — а он на меня так посмотрел! а ты? а я ему ноль внимания, а он говорит пойдем в кино завтра — Ане все это казалось… мелким. Она вспоминала, как о ней заботился Коля — вот это было настоящее, а не то что «как он на меня посмотрел»! Ну да, по-братски заботился… но все-таки не совсем по-братски. И она придумывала… всякое. Ведь троюродные — это почти что чужие, правда? Им даже жениться можно! Нет, она вовсе не была в него влюблена — нельзя же влюбиться в человека, с которым видишься раз в десять лет! — и мысли все эти были не всерьез, конечно. Но — были. Как невидимая ниточка…