кормили в санатории, об отвратном сэндвиче, которым я сегодня в полдень перекусила… Я не пытаюсь торопить ее, но в эту минуту становится ясно, что мы будем говорить о главном.

Фран садится, закрывает глаза и делает глубокий вздох.

– Мне гораздо лучше, но я не выздоровела. Я его все еще люблю.

Для меня это не открытие – увы, это было более чем предсказуемо.

– Если бы мы увиделись и он попросил прощения, я бы тут же сдалась.

– Это нормально, четыре года совместной жизни ластиком не сотрешь.

– Да…

Она наклоняется, подбирает камешек и бросает его в воду.

– Но за время своей трехнедельной изоляции я поняла одну вещь: если мои слабости сильнее меня, то исправить это могут мои решения.

– Каким образом?

– Я сделаю все возможное, чтобы больше никогда его не видеть… Не хочу сломаться, зная, что он от меня в двух шагах. Я уезжаю из Амьена.

Это грустная новость, но я не думаю, что есть другие решения.

– Куда, например?

Она проводит рукой по волосам – они отросли, стало видно темные корни, но Фран наплевать, и, по-моему, это здорово.

– Месяц назад, как раз перед нашим приключением, мне предложили работу в одном архитектурном бюро в Монреале.

– В Монреале, то есть в Квебеке?

Она кивает.

– О, это действительно очень далеко… Ты согласишься?

– Я уже согласилась и уезжаю через полтора месяца.

– Так скоро?

– Да, это необходимо. Для меня.

Она поворачивается, берет меня за руки и смотрит мне прямо в глаза.

– Я должна уехать, Марни. Если я останусь, то опять увязну в этой трясине, опять буду страдать… и однажды снова скажу себе, что жизнь больше не имеет смысла.

– А родителям ты уже сообщила?

– Мы вчера говорили по видеосвязи, я не звонила им три недели, а теперь все рассказала. Это было тяжело, мама рвалась немедленно ко мне приехать, а сестра наорала так, как не орала никогда в жизни.

– А отец?

– Он заплакал.

– О, Фран… Наверное, им было очень трудно все это переварить.

– Трудно… Но они меня поддерживают.

По щеке у нее скатывается слезинка.

– Как я могла все эти годы от себя отрекаться? Родители дали мне так много! Они воспитали меня такой, какой я стала, и у меня есть все основания гордиться.

Я крепко прижимаю ее к себе.

– У тебя их очень много!

И, отстранившись немного, спрашиваю:

– Мне надо называть тебя Пакитой?

– Так ведь когда ты называешь меня Фран, ты уже называешь меня Пакитой!

Я закатываю глаза.

– Ну, ты же помнишь, что у меня в школе был немецкий?

Внезапно какой-то молодой бегун, держащий на поводке золотистого ретривера в коричневых пятнах, резко тормозит прямо перед нами. Собака почуяла Индиго и хочет обнюхать переноску. Реакция следует молниеносно: Индиго рычит, плюется, собака лает, но караван не идет.

– Гаронна! А ну-ка успокойся, это всего лишь кот, отстань, пойдем! Ну, пошли!

Он тянет собаку за поводок, но та хочет, чтобы последнее слово осталось за ней и бьет лапой по переноске; та валится набок. Индиго приходит в ярость. Он как бешеный крутится в своей клетке, толкает решетку и выскакивает наружу. Ретривер рвется с поводка; хозяин, не сумев его удержать, шлепается прямо у наших ног.

– Индиго! – вопит Фран и бросается за котом.

– Гаронна! – вопит хозяин, припустившись вслед за Фран.

– Черт! – ору я и бегу за ними.

Мы поочередно пытаемся поймать собаку и кота; парень опережает Фран, она мчится за ним, а я… выполняю роль статиста и тащусь в хвосте. У Бенни Хилла[66] и то вряд ли получилось бы комичнее!

Индиго несется в мою сторону, и я кричу:

– Он здесь!

И-раз! Разворот! Я оказываюсь впереди, Фран за мной, а бегун – в арьергарде. Собака и кот далеко впереди. И все начинается сначала… Да закончится это когда-нибудь?

Но они вынуждают нас бегать еще довольно долго – просто бесчеловечно! В конце концов Индиго взбирается на дуб. Гаронна останавливается как вкопанная и разочарованно лает, задрав морду. Индиго хорохорится и нагло плюется со своего насеста. А мы, двумя метрами ниже, ломаем голову, как его оттуда достать. Бедняга так взъерошен, словно его только что вытащили из стиральной машины. Хозяину наконец снова удается ухватить поводок.

– Ты успокоишься, наконец? – говорит он своей собаке и поворачивается к нам. – Мне очень жаль, с ней раньше такого не случалось…

Я уже на грани и огрызаюсь:

– С нами тоже!

Фран стала малинового цвета. Она зовет Индиго, умасливает его, чтобы он спустился: «Иди ко мне, мой сладкий котик!» Как же! С таким же успехом можно просить овцу прыгнуть в пасть волку! Собаке достаточно только разинуть свою, и бедняга уже попался.

Тогда хозяин отходит, привязывает своего зверя к березе и возвращается к нам.

– Я сниму его с дерева, не волнуйтесь.

Я удивленно на него смотрю:

– Он довольно высоко, вам не кажется?

– Я все-таки попробую!

И теперь, воображая себя Тарзаном, он пытается взобраться по стволу наверх. Но это не кино, где все происходит ловко и непринужденно. Единственное, что ему удается, это сломать себе ногти и ободрать колени. И все-таки его хладнокровие меня восхищает.

– Мне не за что ухватиться. Давайте я кого-то из вас подсажу.

Мы с Фран переглядываемся, потом смотрим на него, потом снова переглядываемся. Семьдесят кило, включая кроссовки, и ноги, как спички – это он на полном серьезе?

– Э-э-э… Думаю, вам не стоит рисковать, – вежливо отвечает ему Фран.

Наконец, до него доходит.

– О, я… да… Тогда вызовем спасателей?

Которые уже давно не выезжают по таким случаям…

– Добрый день, я могу вам чем-нибудь помочь? – обращается к нам девушка в категории полулегкого веса.

– Кот застрял на дереве, – отвечает парень, – и никто не может его достать.

– Может, я попробую забраться к вам на плечи? – предлагает она.

Я подавляю желание присвистнуть – так меня воодушевляет эта сцена. Недаром говорят, что кошки способны объединять совершенно разных людей.

Они тут же берутся за дело, а мы с Фран остаемся в роли этаких зрительниц-вуайеристок. Девушка сидит на плечах у парня, он крепко держит ее ноги и пытается подняться, но при этом его мотает из стороны в сторону. Он встает ровно под ту ветку, на которой сидит Индиго, девушка протягивает руки, хватает Индиго и крепко прижимает его к себе, однако исход предприятия все еще не ясен.

Собака лает с новой силой, ее хозяин опасно пошатывается, словно вот-вот рухнет. Фран в это время с таким трудом сдерживает хохот, что даже