— А будет еще лучше…

Разве может быть еще лучше? Не хочу в ванну, не хочу вылезать из теплой постели — никогда…

— Хочешь выпить?

Да говорю же тебе и глазами, и руками, и вздохами, что я ничего не хочу, кроме тебя… А ты уже здесь и никуда…

— Гриша, ну куда ты?

Я потянулась рукой, но поймала лишь нагретый нашим дыханием воздух.

— Я быстро…

Закрыть глаза и не смотреть ему в спину… И не думать, даже слыша его не такие уж и легкие шаги на лестнице, что он не рядом… Не совсем рядом. В одной квартире, но не под боком…

— Уснула?

Я почувствовала холод бокала раньше, чем открыла глаза. И села, едва не расплескав на кровать все шампанское… Нет, простыням ничего не грозило, все попало бы на мою грудь… Но хрусталь удержал драгоценные пузырьки.

— За новый год по новому стилю…

— Есть только по старому, — попыталась я поправить Гришу, но он улыбался слишком загадочно, чтобы я могла поймать его на ошибке.

— Это у них по старому, а у нас по новому, у нас все будет по новому…

Я не отпускала его от себя, сжав ножку бокала поверх Гришиных пальцев. Брудершафта не вышло, зато я наконец облилась шампанским… Оно потекло по губам на подбородок, потом на шею и грудь, но не пропало даже капли — Гриша поймал все, а потом и бокал, сумев, не отрываясь от моего тела, поставить недопитое шампанское в нишу к лампе. Зачем нам пить, когда мы и так уже пьяны друг другом… Голова кружится, или это земной шар вдруг стал вращаться с бешеной скоростью, отнимая у нас счастливые секунды вдвоем… Скоро утро, да? Но я не хочу, чтобы оно наступило. Оно все равно принесет с собой старые заботы и сдобрит их новыми, о которых мы, возможно, еще даже не догадываемся…

Я искала его губы, а он находил ими мои пальцы, запястья, волосы, дрожащие ресницы, потому что желал слышать отклик на свои ласки… Столько лет не догадываться о существовании любовной песни, которую поют довольные женщины тысячи лет, — это тихий ужас… Верно? О, да — все, что происходило с Каменцевым, было тихо и ужасно… Ужасно, потому что не устояло перед напором настоящего мира, но сказка, подаренная Вербовым, выдержит даже девятый вал… Я знаю… Даже задыхаясь в его объятьях, я выплыву… Нет, я выплыву как раз потому, что буду крепко держаться за его шею…

— Гриша, ну что ты делаешь? — спросила я, не желая отнимать влажной щеки от его такой же влажной груди.

— Ванну… Не видишь, что ли? Я ведь включил свет…

Я видела, все видела, продолжая висеть на нем обезьянкой. Да Гриша и не желал снимать меня со своей шеи — сам ведь повесил меня на неё. Присел вместе со мной на край ванны, подле которой горело несколько искусственных свечей, и целовал под звуки водопада, срывающегося с высоты крана на дно глубокой ванны. Лишь один раз он отстранился, чтобы включить джакузи и взбить пену, точно сладкую вату… Да, для меня все сейчас будет иметь медовый вкус, так Гриша засахарил меня своими ласками. Даже пена…

— Не уходи! — я поймала его рукой, оставив на запястье пенный сугроб.

Гриша замер, но не улыбнулся, как прежде, и на моем лице застыла тревожная маска. Должно быть…

— Лиза, я никуда не уйду.

Он присел на корточки и теперь из-за высоких бортиков ванны я видела лишь его лицо и грудь. И почти не слышала его шёпот из-за бурлящей вокруг меня воды. Или крови, стучащей в голове.

— Я хочу, чтобы ты мне доверилась. Доверилась полностью. Знаю, что это не просто. Но поверь, я тот, кто уходя по делам, всегда возвращается туда, где ему хорошо. А мне было хорошо. Спасибо!

И он уткнулся губами в пену на моих ладонях. Сумасшедший!

— Я всего лишь за шампанским. Вдруг не выдохлось…

Да пусть в нем не осталось ни одного пузырика, мною все равно сейчас владеет вселенская жажда, утолить которую шампанскому не под силу, но, возможно, сладкое игристое поможет мне пережить краткую разлуку с Гришей — ну можно же человеку сходить в душ…

— Пять утра!

Я все ещё ощущала на губах привкус взрослого виноградного сока, когда Гриша, замотанный в полотенце, распахнул для меня огромное махровое полотнище, заставляя восстать из пены морской, как Афродита.

— Я хочу наконец уложить тебя в постель по-настоящему. Взрослое время почти закончилось, а детское наступит слишком быстро.

Он прав… К сожалению и к счастью, прав. Сон, легкий и короткий, прервал не будильник, а Гриша, плечо которого нагло выскользнуло из-под моего уха — сколько же мы проспали вот так, слившись воедино? И сколько сейчас складок любви отпечаталось на моей щеке?

— Хочешь кофе?

Я мотнула сонной головой.

— Не хочу. Лучше обними меня и полежим так лишние пять минут.

— Мы и так их пролежим.

Гриша вытащил из-за лампы айфон и вызвал какую-то программу.

— В этом доме все умнее меня: от туалета до кофеварки. Елена Владимировна до сих пор считает меня неразумным ребёнком, о котором обязаны заботиться даже неодушевленные предметы — роботы.

Гриша откинулся на подушку и замер с айфоном в руке. Сейчас на нем горела камера — селфи.

— Гриш, не надо, — зажмурилась я на свет экрана.

— Меня с красным носом, значит, можно?

— Ты и с красным носом красивый! Убери!

И я выставила руку против камеры, точно заправский телохранитель. Да, я отдала тело Вербову, но не его телефону.

— Не хочешь позвонить Степановой?

Все внутри сжалось — почему мне так стыдно перед Любашей? Почему… Она не может ещё понять желание женщины быть с мужчиной, но не должна обидеться на меня за пару часов, проведенных с подружкой. И я зажмурилась от обиды на собственный стыд сильнее, чем от айфоновского света.

— Давай просто заберём Любу.

— Давай, — донеслось до меня из темноты. — Мне самому не терпится показать Любе комнату. Кстати, ты чувствуешь запах кофе?

Я мотнула головой.

— А он уже готов. Давай вставать. Впереди новый день, вернее оставшаяся его половина, и Новый год — без половинки дня.

Впереди что-то непознанное, но до безумия манящее.

Я прятала глаза от Лии, хотя и не верила, что в них может сквозить осуждение. Мне страшно было смотреть и в лицо дочке, поэтому я сосредоточилась на завязках ее шапочки и объяснениях, что подарок из-под елки мы заберём в другой раз.

— Лиза, у тебя все хорошо? — шепнула мне Степанова у самой двери.

— Да, у меня все хорошо… — хотя я продолжала смотреть мимо подруги, которая теперь знала обо мне слишком много. Именно это, видать, и насторожило Лию. — Нехорошо у Александра Юрьевича, и я чувствую себя предательницей. Немного, но чувствую, — добавила уже больше для себя.