— Лиза, я не умею развязывать вслепую… Убери руку.

— Погодите, я снимаю… Лизавета, улыбнись!

Ну, куда же без папарацци!

Наконец Гриша обрел зрение:

— Это брелок?

Он поднял крысу за кольцо, привязанное к веревочке. Хорошо, не за длинный хвост!

— В машину на зеркало вообще-то. Но можешь и на ключи приделать. Только не забывай прятать хвост в карман.

Он усмехнулся. Не поцеловал — на нас смотрела камера, и у Гриши был такт. Особенно после всего, что тут устроил Кирилл со своим экономически выгодным примирением.

— Ну, а что было написано на этикетке? Для брелка?

Я тронула крысу за хвост.

— Гриш, я сама ее сделала. Для тебя.

— Ты что, серьезно? — он дёрнулся, почти подпрыгнул на месте от удивления.

— Ну да… Я ж, как кот Матроскин, все могу, а не только по деревьям лазить.

— Кошка… Я дурею от тебя…

И он притянул меня к груди — заграбастал, не думая, какого цвета будет его рубашка, но я уберегла ее от помады — вдруг стирать ее придётся моим ручкам…

Мы сели за стол. Молча. Улыбаясь натуженно. Мы не на королевском приёме, чтобы держать лицо. Мы все трое чувствовали каждый свой стыд — стыд за то, что хотим быть счастливыми и ничего не можем поделать с тем, что счастье у нас разное.

— Лиза, я хочу плова… — Гриша утащил у меня из-под носа тарелку, отказываясь от «шубы». — Я не в состоянии есть в таком количестве. Ты знаешь, сколько надо прокрутить педалей, чтобы сжечь двести калорий?

Вместо ответа я схватила тарелку свёкра. Александр Юрьевич никогда не отказывался от шубы. Правда, в моем исполнении ел ее впервые.

— Я принесу казан, — подскочил Гриша, и мне вдруг подумалось, что он просто решил оставить нас на время одних.

Зачем? Я не знала, что сказать Александру Юрьевичу. И не знала, хочу ли вообще что-то говорить.

— Мы и шампанского за старый год не выпьем? — спросил свекор, нарушая неприятную тишину.

— Давайте по чуть-чуть.

Никогда я ещё не чувствовала себя за этим столом настолько чужой. Господи, только бы Александр Юрьевич не считал, что я разбила их семью, только бы…

— Гриша, захвати из холодильника шампанское! — крикнула я.

И он пришел, неся бутылку под мышкой.

— Откроешь? — спросила, подставляя под казан деревяшку.

— Пусть хозяин открывает. Я — гость.

Александр Юрьевич тяжело поднялся, но бутылку открыл легко.

— Вам наливать? — спросил он у Гриши.

— Пару глотков я выпью, — улыбнулся званый незваный гость.

Бокалы встретились, затем встретились наши глаза. Шампанское, полусладкое, стало полугорьким, но мы ничего не могли с этим поделать. Такова жизнь. Наша. Суровая…

Гриша пытался шутить, особенно про плов, на манер Али Бабы: хороший плов, ну просто первый раз такой получился… Но потом настал момент такой… прощаться и уходить.

Мы досидели за столом до девяти. Затем Гриша вымыл посуду. Я поставила чистую тарелку на стол. Положила на неё пару бутербродов с икрой, немного салата и буженины и, прикрыв другой тарелкой, строго-настрого наказала деду Саше съесть все перед сном. Остальное убрала в холодильник и велела достать оттуда в новом году и тоже съесть.

— А вы с собой ничего не возьмёте?

Я мотнула головой и вытащила завернутую в кальку шоколадную колбасу, о которой совершенно забыла, а Гриша не напомнил.

— Это тебе. От Любы.

— Я помню… Убери к себе.

Пришлось взять пакет. Гриша взял рюкзак. Рюкзак Александра Юрьевича, который я взяла без спроса. И уходила я тоже без спроса. Я уходила… Шла по лестнице, считая ступеньки. А потом в машине — слезы. Не сдержалась. Тушь не помогла. Гриша протянул мне бумажный платок. Молча. И откинул козырёк с подсвеченным зеркалом. И зачем только косметику перевела! Одним платком я не отделалась, получила второй, а потом Гриша просто крепко стиснул мне пальцы:

— Я тобой горжусь. Это было сильно.

Я скосила на него удивлённые, малость покрасневшие, глаза, требуя объяснений.

— Поступок сильной взрослой женщины.

— Ты о чем? — по-прежнему не понимала я.

— Остаться со стариком. Понимаю, что все равно больно. Но мягче было никак, — и тут Гриша опустил голову, вжав появившийся из ниоткуда второй подбородок в шею. — Прости, что я такой эгоист. Нормальный мужик забрал бы ребёнка и вернулся к старику, — Гриша сильнее сжал мне пальцы. — Лиза, я что-нибудь придумаю. Не знаю, как… Пушкин далеко, и я не готов притаскивать сюда Любу и няню каждый день, но дедушка важен, ты права. Да я и сам знаю, что такое жить вдалеке от деда. Я не видел его три года. Дурак… Я променял его на дочь. Тяжело взрослеть, очень тяжело… Но нужно. Вернее, это неизбежно. Но стариков забывать нельзя.

— Покажи мне Деда Мороза, — улыбнулась я, скидывая с ресниц последнюю влагу. — У тебя же есть его фотка на телефоне?

Гриша усмехнулся и протянул мне айфон — на экране горел контакт, а в круге щурился дед с белой бородой и седыми усами, в косоворотке и соломенной шляпе. Теперь я знала, каким будет Гриша лет через сорок.

— Вы похожи…

Улыбалось мне уже намного легче. Я закрыла козырёк и пристегнулась.

— Можно трогаться?

Я кивнула. Умом я давно тронулась. И без ума мне вдруг стало намного спокойнее. Деда Саша накормлен, Люба под присмотром. Моя рука все ещё лежит в тёплой сильной руке. Гриша всю дорогу не отпускал ее, управляясь с рулем одной левой.

— Тебе удобно так вести? — беспокоилась я то и дело.

И вот он повернул ко мне лицо и прошептал:

— Мне хорошо. С тобой.

Мне тоже было с ним хорошо. Неспокойно всего немного. Вернее сказать, волнующе, как и должно быть на свидании. А ведь это действительно было наше первое свидание, и я знала, чем оно закончится. Было страшно, но снова совсем немного. Все бывает в первый раз.

Я смотрела вперёд на все еще запружённую дорогу. Куда едут все эти люди? — спрашивала я у слепящих меня стоп-огней. Зачем вы оттягиваете момент, который мы и так оттянули черти насколько. А минуты не вернуть, потерянные в пробке и сомнениях минуты. Сердце стучало в висках быстрее секунд. Пусть оно бьется ещё сильнее, пусть замирает и выскакивает из груди…

Верните мне, духи Рождества, это забытое чувство нужности — пусть этому мужчине действительно будет со мною хорошо. Но неспокойно. Покой — это конец, а Гриша сам сказал, что у нас все только начинается.

Припарковавшись у своего дома, он подал мне руку — галантно, как кавалер ушедших времен, и я ее приняла, как дама, пусть и не присела в реверансе. Лучше бы, конечно, надела перчатку или хотя бы вытерла руку о подол, но платье, пусть и с длинным рукавом, выполнено из тонкого трикотажа, и от моего волнения тут же пошло бы влажными разводами, испортив красоту и торжество момента.