— Тише, тише, тише…

Гриша закрыл мне рот ладонью, не губами — лицо его было наруже, но в той же темноте, что и под пледом.

— Успели…

Он дышал тяжело. Я уже и не дышала вовсе, и не слышала, и не понимала… Ничего…

— Надень мою футболку, она длинная…

Что происходит?

— Да живее ты! Она, кажется, все же ищет тебя в спальне… Дуй на лестницу!

В голове прояснилось, точно мне дали подзатыльник. Я натягивала футболку на бегу и, наверное, на левую сторону… И не одергивала.

— Мама… Мама…

Я перехватила Любашу почти у самой лестницы. Схватила ее на руки.

— Мама…

Она была в полусне и в полной обиде. Я знаю, что она хотела сказать: мама, почему ты ушла… Почему? Да потому что… Меня рвали на части слезы куда сильнее, чем минуту назад совсем другие эмоции.

На лестнице раздались легкие шаги Гриши.

— Неси ее к нам в спальню!

Так и сказал — к нам. Но как я могла вообще сейчас вслушиваться во взрослые слова, когда у меня на плече почти что рыдал ребенок?

— Лиза, она спит… Ну чего ты стоишь? Клади в кровать. Там место и на льва хватит. Игрушечного…

Гриша почти протаранил меня к открытой двери спальни. Он точно ее никогда не закрывает.

Я опустила действительно спящую Любу на подушку, Гришину, и легла рядом, в Гришиной футболке.

— Я пойду приберусь внизу и вернусь. Не засыпай без меня, пожалуйста.

Я лежала и машинально гладила ребенка по волосам. Люба пахла печеньем — как когда-то давно, когда еще сосала мою грудь. Пять минут назад ее целовал мужчина, демон-искуситель, на которого я променяла маленького белокурого ангелочка. Как же так? Как мне разорваться между ними…

— Эй, мать, выпей уже наконец. Спать будешь лучше.

Я с трудом оторвалась от ребенка и перекатилась на соседнюю подушку. Гриша заставил меня сесть. В его руках — два бокала. В глазах — никакого сожаления о содеянном.

— Ну, за хороший сон Любы!

Я не пригубила, он — тоже.

— Мы ее разбудили, — выдохнула я зло.

— Она сама проснулась на новом месте. Это простое совпадение. Я держал твой рот закрытым.

А сейчас он приставил к моим губам прохладное стекло. Приложил бы ко лбу — рюмка бы точно лопнула от накала.

— Лиз, ну что ты завелась? У всех родителей случаются проколы… Главное, все целы… Особенно я. А думал — лопну. Твоими стараниями. Какого черта коленками сверкала…

Я все еще дышала в рюмку — стекло полностью запотело: рябиновая сейчас закипит, как и я.

— Ты сам меня одел, а потом раздел. Колготки, кстати, были целыми…

— О, боже…

Он чуть откинулся назад… насколько позволяла спина негимнаста — Гриша стоял подле кровати на коленях.

— Хочешь, я их достану?

— Не хочу, — то ли со смехом, то ли с плачем выдала я.

— Тогда не ной из-за колготок. Вот пей и давай спать. Мне нужно много-много сил для встречи с господином Вербовым.

Да, господин Вербов — для жизни с вами мне и бочки рябиновой не хватит!

Но кровати на троих нам хватило. Мы с Гришей спали на второй половине. Или даже на половине половины: нашим переплетенным телам хватило бы и односпальной кровати, или вообще раскладушки. Или гамака — меня и так уже укачало на волнах настойки и настойчивой нежности моего личного господина Вербова.

Я лечила мандраж перед знакомством с Гришиной семьей готовкой.

— Зачем ты завела все это?

Всем этим были всего лишь сырники.

— Спасаю творог и яйца…

Зачем только я сказала про второй ингредиент рецепта! Гриша стоял далеко от плиты, но близко от меня. Слишком… Слишком усердно касаясь коленом моего бедра — точно оно у него чесалось.

— Ну, яйца ты спасать умеешь…

И говорил он явно не о куриных. Огреть бы лопаткой — так умник выбрал момент, когда у меня руки были свободны, потому что захотел заполучить эти руки себе на шею.

— На нас ребенок смотрит, — прорычала я ему в ухо.

— Она смотрит в телевизор, — коснулся он губами моего. — И вообще ребенок должен видеть правильные отношения в семье, чтобы выстроить свои, когда вырастет. Только честно, что дурного ты находишь в утреннем поцелуе?

— В десятом по счету?

— А ты их считаешь?

Я не нашлась с ответом, а он нашел мои губы.

— Сырники сгорят…

С превеликим трудом я сумела коснуться языком нёба и зубов, не столкнувшись на пути с его языком.

Гриша не разорвал поцелуя, просто схватил сковороду с огня и держал ее на вытянутой руке.

— Гриша, ты чокнутый!

Я чудом сумела оттолкнуть его в грудь, а он, как ни в чем не бывало, схватил из шкафчика блюдо и высыпал на него сырники вместе с маслом.

— Ну кто так делает?!

— Тот, кого пытаются накормить не тем завтраком! — Гриша поставил сковородку на соседнюю конфорку. — Мне нужен допинг. Понимаешь? Иначе я сдохну, не добежав до дачи.

— А ты должен туда ехать?

Несмотря на дурацкие шутки, с самого утра он действительно выглядел слишком серьезным. Меня затрясло ещё сильнее. Если бы только можно было остаться тут, в окружении роботов, а не ехать туда, где живые люди со своими суждениями и непоколебимыми мнениями о том, кто пара их сыну, а кто — нет.

— Ну… Да… — протянул он тихо, будто терялся с ответом. — Братья ждут подарки и вообще… Я обещал Любе квадроцикл. А Ленке я обещал показать бабу, на которую променял ее заботу. Поверь, ей там сейчас хуже, чем нам с тобой. Она гоняет засранцев по всему дому, чтобы они убрали за собой свинарник. А они, понятное дело, свинячат еще больше… Мальчики… Что с нас возьмешь? Орать бесполезно, а она орет. Баба, что с вас взять…

Он снова надвигался, а я — отступала к шкафчику.

— Достань новую тарелку. Я уберу масло. И выключи газ.

— Ну вот, орешь… Говорю ж, что вы с Ленкой поладите. Она хорошая. А папашу игнорируй. Он плохой — по закону жанра. Хорошим всегда достаются плохие.

— Ты разве плохой? — увернулась я от поцелуя, и Гриша попал губами в щеку.

Нет, ну сейчас ты точно пло… плохо воспитан! Нельзя подкатывать к женщине, готовящей завтрак, с грязными намерениями!

— А с чего ты решила, что ты хорошая?

Я замерла на секунду, а он растянул паузу секунд на тридцать.