– Я не смогу забрать с тобой твое кольцо.

– Что?! – обмякшим голосом ахнула она.

– Я вряд ли успею забрать с тобой твое кольцо. Мне не выйти к концу недели.

– Ты помнишь?! Господи, ты помнишь! – И она, дурочка такая, расплакалась, повиснув у него на шее.

И совсем забыла, что хотела рассказать ему так много-много всего важного. И спросить забыла, зачем он ее вообще позвал. А времени совсем мало, и не отведено его на рев ее и страдания. Уже пятнадцать минут минуло, а у них разговор ни с места.

А может, это самый главный разговор и есть в их жизни, а? Тот самый, на который она уже и надеяться устала, а все же надеялась?

– Ну, ну, перестань. Не плачь. В нем, может, теперь и необходимость отпадет. Вот посадят меня, разве станешь ждать меня так долго?

Нес чушь несусветную. Потом уже, сидя в камере на койке, понял, какую несусветную чушь нес. Эгоистичную сопливую чушь.

Что, так захотелось услыхать в ответ, что она станет ждать его все равно сколько лет? Захотелось вдруг ощутить себя кому-то нужным? И помнить, укладываясь на прогаженный тощий матрас, что тебя кто-то помнит и думает в этот момент о тебе?

Хотелось, хотелось, отрицать глупо. И чтобы помнили, и чтобы думали, и чтобы ждали. И не кто-нибудь чтобы это делал, а именно она – эта терпеливая, симпатичная женщина, тщательно и со вкусом подобравшая одежду на встречу к нему. Он это тоже понял и оценил.

Конечно, она сказала, что станет ждать его все равно сколько лет. Что ждала уже вон сколько, а уж теперь-то… И он, странное дело, растаял, размяк и тоже совсем позабыл, зачем позвал ее.

– Владочка, Владочка, давай о деле, – спохватился он, когда их встречи оставалось семь минут. – Я все понял! Логинов как-то замешан, это точно! Что-то не так в его желании выложить мне информацию о погибшей девушке.

– Да, а что? – Голова кружилась, перед глазами все плыло, в сердце щемило и подрагивало.

Все так! Все так, как мечтала! И обман он ей простит, и все забудет.

– Какой у него в этом интерес? А, какой?

– Какой?

– Ему нужно запачкать меня. Запачкать так, чтобы не отмылся. Откуда он узнал, где погибла Валентина?

– Не знаю, – растерялась она от его напористого вопроса.

Полезной очень хотелось быть, очень. А не получалось. Все погубила любовь ее проклятая, всю сообразительность, всю собранность. Просто слюни пузырем пускать осталось от щенячьего восторга. А времени… Времени пять минут всего осталось.

– А надо узнать! Почему она погибла там, куда показал Снегирев? Почему нашел ее там Логинов? И почему она, черт возьми, прикатила туда?! Ну следила она за Аллой, и что? Она… Она стопроцентно хотела скандала! Может, Сергей ее отговорил. Может, потому, что он оттуда уехал, смысла в этом не стало. Куда он мог подеваться, куда?! Не найдет ли и его Логинов раньше всех следственных органов?.. И почему Валентина не уехала следом за Сергеем? С кем еще жаждала встречи? С Аллой? Так вряд ли бы та пошла к ней на встречу… Слушай, детка, тебе нужно навестить кое-кого и задать один вопрос, который не дает мне покоя. Я очень пожалел, что не задал его сам. Теперь сокрушаться поздно. Но ты сможешь, я уверен. Запоминай адрес…

– А Снегирев будет после восемнадцати ноль-ноль, слезно просил не отвлекать его в рабочее время.

– Слезно? – поднял бровь Борис. – Что за ерунду мелешь, Леня? Выписал бы повестку и…

– Ладно тебе кипятиться. – Леонид накатил под завяз солдатскую кружку кипятка, загрузил туда две ложки растворимого кофе, четыре куска сахара, начал сосредоточенно размешивать. – Явится после восемнадцати ноль-ноль. Какая тебе-то разница, домой, что ли, спешишь? У тебя же по плану на вторую половину дня беседа с Логиновым, так?

– Так-то так, да не будет Логинова, – взорвался Борис, наблюдая за сосредоточенными размеренными движениями Лени, не выдержал все же: – Чего вот ты над кружкой воркуешь, а! Просто не можешь взять и выхлебать! Нет, все не спеша, все с ленцой!

– Не ори, Борис, – поморщился Леня. – Если тебя сегодня у начальства вздрючили, я-то при чем? А над чашкой я всегда танцую. Это у меня церемония такая.

– Церемония только чайная бывает, – огрызнулся Борис, досадливо морщась. – А от начальства, между прочим, не мне одному досталось. Тебя тоже вспоминали через слово, дорогой ты мой человек.

– А я знаю, если что. – Леня вытянул губы трубочкой, с шумом втянул в себя горячий кофе, зажмурился от удовольствия, подмигнул другу. – Так мне плевать, что оно меня вспоминало. Я-то не виноват, что ты затягиваешь с отправкой дела в суд.

– Я не затягиваю! – Борис ударил кулаком по столу.

– Затягиваешь! – маслено улыбнулся Леня и еще раз отхлебнул. – Все у тебя на руках, все факты. Нет, тебе Марина вдруг стало жалко. Отчего, дружище? Не из-за прекрасных ли глаз его закадычной подруги?

– И из-за них тоже, – вдруг сдался без боя Борис, потер затылок и затих.

Стричься пора, шея заросла, а некогда вдруг стало. И даже выходных рабочих стало не хватать. Банальное дело, в котором изначально все было просто и понятно, вдруг перестало быть таковым. Листал и перелистывал страницы, читал и вчитывался в показания. И снова казалось, что топчется на одном месте. Что изначально пропустил что-то очень важное.

Поначалу все подозрения были связаны с исчезнувшим в неизвестном направлении Сергеем. Потом начали думать, что к делу причастна и его бывшая невеста, у которой были все основания желать сопернице смерти. Потом…

Потом все перемешалось. Начало всплывать то, что свидетельские показания в пользу Марина оказались фальшивыми. Невеста, ну да-да, бывшая невеста исчезнувшего в неизвестном направлении Сергея вдруг обнаружена была мертвой. А Сергей по-прежнему не появлялся.

Может, и его нет в живых? Может, и его труп в каком-нибудь овраге теперь покоится в сгоревшей машине? У кого спросить? Кто об этом может знать?

Марин отказывается не то что признаваться, в последнее время вообще отказывается говорить. То есть совершенно не желает сотрудничать со следствием.

Кто остается? Логинов? Снегирев? Рогулин?

Снегирев, вишь, после восемнадцати только могут. Высокого назначения и полета теперь птица.

Рогулина звоночком сверху порекомендовали вообще не трогать. Мол, человечек совершенно ни при чем, не мотайте нервы. Да и не было того не только в городе, но и в стране. И подписку ему, опять-таки, не вручили по высочайшему повелению сверху. Дядечка у того родной где-то добросовестно служил государству.

А Логинов…

А эта дрянь ползучая – почему-то именно так о нем теперь думалось Борису – вдруг сердцем занемог и в кардиологию на больничную койку завалился. Борис сунулся было в отделение, так на него руками, ногами и всеми имеющимися там катетерами замахали. Плох, мол, человек, очень плох, не смейте тревожить до полного выздоровления. Он и ретировался, хотя ни в какое недомогание кардиологическое не верил ни черта.