точно в дверь стучать бы не стали.

Да уж, дожили. Он ожидает нападения в своем родном доме.

Он открыл дверь. В коридоре, едва освещенном слабым утренним светом, стоял Анонимус.

— Ваше сиятельство, — проговорил он, — ее сиятельство графиня при смерти. Доктор велел позвать всех родных, чтобы попрощаться.

— Да… я сейчас.

Он закрыл дверь и, быстро одевшись, выбежал в коридор. Где-то на полпути к спальне бабушки он нагнал Василя. И крепко сжал его плечо. Так они и вошли в спальню.

У постели бабушки уже сидел священник. Аверин сразу узнал его — это был настоятель местной церкви имени святого Иоанна Кронштадтского. Именно он крестил Мишу. Вероятно, доктор позвонил ему первому. Увидев их, священник повернулся:

— Гермес Аркадьевич, матушка Галина Игнатьевна не изволит исповедаться, пока не поговорит с вами.

Аверин подошел к кровати. Бабушка выглядела очень плохо. Ее лицо осунулось, губы посинели. Узловатые пальцы, лежащие поверх одеяла, странно подергивались. Аверин вопросительно посмотрел на стоящего поодаль доктора. Тот подошел ближе.

— Ночью был тяжелый приступ. Очень сильный. Сердце уже не справляется. Когда ее немного отпустило, она сама велела пригласить священника.

В это время бабушка махнула рукой, как бы отгоняя кого-то, и прошептала:

— Гера…

Доктор и священник отошли в сторону. Аверин, наоборот, подошел ближе, и бабушка пошевелила пальцами, показывая, чтобы он нагнулся.

— Гера, — снова повторила она, — мне… нужно… душу…

Он нагнулся еще ниже, чтобы расслышать ее слова. И внезапно почувствовал запах хрена, исходящий от ее губ. Он резко выпрямился и метнул озадаченный и гневный взгляд на домочадцев, столпившихся у дверей. А там собрались все. И Василь с Марией, и девочки, и даже Марина. За их спинами возвышался Анонимус, держа Мишу на руках. Судя по всему, мальчик не очень-то сильно испугался своего фамильяра. А между ногами Веры торчала мордочка Кузи.

Нет. Никто из них после вчерашней наглядной демонстрации не мог осмелиться накормить бабушку огурцами. Аверин вдруг вспомнил, как ночью кот лизал его губы, и снова наклонился над лицом бабушки, понюхал еще раз, быстро начертил знак, определяющий яд, и провел пальцем по ее губам. Потом лизнул. И сморщился от ужасной горечи. Расширив глаза, он быстро начертил еще несколько знаков — на руках и лбу бабушки засветились легким сиреневым свечением знаки здоровья и долголетия. Их было еле видно — собственных сил для их поддержки у бабушки уже не хватало. А они — единственное что сейчас может помочь ее продержаться.

— Анонимус, сюда, — скомандовал он.

Тот не заставил себя ждать. Бережно передав Мишу отцу, он мгновенно появился у постели. И тут же, ничего не спрашивая, опустился на колени, взял осторожно руку бабушки и, нагнув голову, почти касаясь лбом края кровати, положил ее себе на затылок.

— Доктор, — быстро проговорил Аверин, — ее отравили аконитом. Делайте, что должны.

Кто-то ахнул. Но Аверин не обратил на это внимания.

Он принялся чертить символы, сопровождая каждый заклинанием и постепенно связывая жизненные центры бабушки и фамильяра между собой. От груди дива протянулась тонкая, но яркая нить, концы ее разделились и словно вросли в лоб, грудь и запястья бабушки. Сила Анонимуса поможет восстановить мощь знаков здоровья. И они еще некоторое время сохранят в бабушкином теле жизнь и сознание. До тех пор, пока доктор не найдет способ вывести из ее организма яд. И звать нужно сейчас не священника, а чародея. Колдун не мог ни чертить сильные знаки, ни восстанавливать их, и сам Аверин ходил к чародею раз в полгода, чтобы обновить знак замыкания крови, призванный усиливать ее свертывание, самый важный знак для колдуна. Но поддерживать и напитывать чародейские знаки силой он умел. Ему регулярно приходилось ослаблять знак крови, иначе очень трудно было бы вызывать дивов и уж тем более подчинять их себе.

Знаки на лбу и руках бабушки начали светиться ярче. Доктор, слегка отодвинув Аверина, воткнул ей в руку иглу капельницы и, наклонившись, вколол что-то в плечо.

Бабушка открыла глаза и проговорила чуть более твердым голосом:

— Гера… что ты делаешь?

— Спасаю вам жизнь, бабушка.

— Что здесь происходит? — раздался недоуменный голос Василя.

Аверин обернулся к нему:

— Мне бы тоже очень хотелось это знать.

Аверин с Василем сидели в беседке, закутавшись в пледы: утро было довольно прохладным. Аверин приказал Анонимусу не отходить от кровати бабушки. Смешно, учитывая случившиеся накануне события, но выходило так, что сейчас фамильяр был единственным, кому Аверин мог доверять. Василь курил одну папиросу за другой и молчал. Аверин тоже не произнес ни слова. Он думал. И понимал, что у него огромное количество вопросов и к самому брату, и к остальной семье. Особенно много вопросов было к Марине. Кто она? Что вообще здесь делает? Да и Марина ли это, или какая-то чужая женщина проникла в дом под ее личиной? Что это за заклятья такие, что колдун совершенно их не ощущает?

Или…

Аверин потер переносицу.

…может быть, этот странный неприятный запах — оно и есть? И именно так он и чувствует заклятия? Но это значит, что Марина уже приехала к ним такой. Кто и зачем опутал ее?

Надо хорошо допросить Анонимуса. Вполне возможно, фамильяр что-то знает о том, что эта женщина из себя представляет.

Но действовать надо очень осторожно. В доме убийца. И от этой мысли по спине Аверина поползли мурашки. Василь, Мария, Марина, Любава. Черт побери, кто из них?! Или это доктор?.. А ему-то зачем?

Впрочем, смерть бабушки никому из домочадцев выгодна не была. Она почти не появлялась в поместье. Наоборот, это внуков часто возили к ней в скит, не столько за душевным покоем, сколько ради шикарной карельской природы и Ладоги. Да, Ладога всегда была холодной, но недалеко от скита было отличное чистое и прозрачное озеро. Аверин прежде сам бывал в ските, и ему нравилось купаться там.

Кто-то тайно ненавидит бабушку? Но кто? И за что? Марина? Может, именно бабушка наложила на нее эти непонятные заклятья?

Тихо подошла Мария и принесла кофе. Аверин, совершенно не скрываясь, начертил над ним знак яда.

Интересно, как ощущал себя брат вчера вечером? Он ведь тоже пил чай, хотя и намного меньше. Что же, возможно, просто провел приятную ночь с женой.

— Да что же это такое! — закричал, наконец, Василь и резким движением затушил папиросу. — Теперь что же, в моем доме ни попить, ни поесть без