резкость и «властолюбие». Можно сказать, что тема Раскола — не «старый обряд», а борьба между «Царством» и Церковью, где Никон боролся за Церковь, а «старообрядцы» — за «Царство». Поэтому совсем не «обряд», а «Антихрист» был темой и тайной русского Раскола.

3) Если древнерусский кризис был кризисом культуры, а не без-культурности или не-культурности, и, если Крещение Руси означало перерыв или разрыв национальной традиции, а язычество продолжало свою жизнь в народном подсознании, что обусловливало сложение двух культур — «дневной», носителем которой было меньшинство, и «ночной», носителем которой было большинство народа, то необходимо было, с одной стороны, вести борьбу против нового и своеобразного синкретизма, в котором сплавлялись в единое целое языческие «переживания» с мотивами древней мифологии и христианского воображения, которое ускользало от «умного» испытания, поверки и очищения, а, с другой стороны, надо было если не ликвидировать, то хотя бы уменьшить разрыв, существовавший между «ночной» и «дневной» культурами — высокую культуру делать все больше достоянием простого народа, а культуру простого народа — достоянием правящих верхов. Эту важнейшую историческую задачу также пытался решить Патриарх Никон.

4) В связи с этим, а также с тем, что изъян и слабость древнерусского духовного развития состояли в недостаточности аскетического закала, а вовсе не в его чрезмерности, и в недостаточной «одухотворенности» души, в чрезмерной «душевности», или «поэтичности», в духовной неоформленности душевной стихии, то есть в стихийности, то речь должна идти о том, чтобы бороться против этой стихийности, и не посредством увеличения «научного» рационализма, поскольку разложение душевности рассудком есть не меньшая болезнь, чем мечтательность, а о духовной сублимации и преображения душевного в духовное через «умную» аскезу, через восхождение к умному видению и созерцаниям. Это есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от воображения и рассуждения к цельности духовной жизни, опыта и видения, от «психического» к «пневматическому». И этот путь трудный и долгий; путь умного и внутреннего подвига, путь незримого исторического делания… И этот трагизм русского духа не следует сводить к таким формальным категориям, как морфология или структура народного духа. «Историческая судьба исполняется в конкретных событиях и решениях, в нерешимости или решительности пред конкретными жизненными задачами…»[326]

Патриарх Никон, его деятельность и творчество, знаменуют не только «смуту» и «раскол», а великое историческое творчество русского народа по формированию своей российской государственности, христианского православного вероучения и христианской и светской культуры.

Вместе с тем мы не должны забывать о тех негативных и по существу разрушительных для православия тенденциях, которые также были связаны с расколом, истоки которого в конечном счете привносились извне и которым всегда противопоставляли, противопоставляют и, хочется надеяться, будут противопоставлять основополагающие принципы истинно христианского православного вероучения.

В дальнейшем разрушительные тенденции будут связаны с воздействием европейского либерализма на многие сферы жизни российского общества и государства. Особенно это ощущалось в сфере религии и культуры. Культура стала все более европеизироваться и отходить от истоков, основ и принципов православного вероучения. В обществе ощущалась огромная потребность в людях, которые положили бы конец этому губительному для России процессу. И такие люди стали постепенно появляться в российском обществе. Особенно замечательно то, что такие люди появились прежде всего среди русского монашества, центрами которого были древние монастыри и лавры: монахи Троице-Сергиевой Лавры, Киево-Печерской Лавры, Почаевской Лавры, и в частности Афонские монахи и старцы Оптиной Пустыни.

Это уникальное и удивительное явление — старчество — зародилось в начале XIX века. Если в конце XVIII века в Оптиной Пустыни проживало два престарелых монаха, то в двадцатые годы уже возник настоящий монастырь, который получил широкую известность и в который постоянно стекались паломники. В 1829 году в Оптину Пустынь прибыл старец Лев (Леонид) с шестью учениками (среди которых был будущий знаменитый подвижник и святитель Игнатий (Брянчанинов), где его с радостью принял тогдашний настоятель отец Моисей и передал ему духовное руководство братией. Большим событием в духовной жизни отца Льва была встреча со старцем Феодором, который в свое время пребывал в обители под началом Паисия (Величковского). Он хорошо знал древние писания и имел некоторые рукописные переводы святоотеческих трудов, сделанных Паисием. Этот старец стал духовным наставником отца Льва.

Вскоре в Оптину Пустынь прибыл старец Макарий, ставший верным помощником старца Льва по окормлению монастырской братии, а сам Лев стал духовным отцом Макария. Старец Лев отличался большим умом, прекрасной памятью, прозорливостью, исключительной скромностью, терпением, простотой в общении, не выносил лицемеров и ханжей, ценил естественность и открытость души. Эти качества высоко ценились его учениками и сподвижниками и может быть, больше всех других эти качества ценил старец Макарий, которому довелось руководить братией под водительством старца Льва в течение семи лет.

Св. преп. Макарий Оптинский

Св. преп. Макарий Оптинский

Неустанная деятельность старца Льва по возрождению и укреплению Оптиной Пустыни была одновременно не только началом оптинского старчества, но и началом духовного возрождения православной веры, ее освобождения от губительного влияния европейского либерализма с его безверием, поскольку старец постоянно обращался к трудам Святых Отцов, к полузабытым в то время святоотеческим традициям. Он заронил в души и сердца своих учеников и последователей постоянное стремление к изучению творений великих подвижников, носителей и хранителей веры. И, как известно, все его ученики будут не только развивать учение Святых Отцов, но и по мере своих сил переводить и издавать их творения, без чего невозможно было говорить о настоящем возрождении и укреплении православного вероучения. Особенно это относилось к одному из самых близких Льву учеников — старцу Макарию.

После смерти старца Льва Оптину Пустынь возглавил старец Макарий, который продолжал развивать и расширять все намеченное и сделанное его предшественником. Его деятельность отличалась особой связью с самыми насущными проблемами жизни русского народа, основополагающими принципами Русской Православной Церкви, и с жизнью российского общества и государства в целом.

Старец Макарий, как и его духовный отец Лев, отличался большим умом, необычайной памятью, глубочайшим знанием человеческой души, непоколебимой верностью учению Христа, непримиримостью ко всяким видам и формам его искажения и отступления от него, о чем свидетельствуют его многочисленные письма к мирянам и монашествующим[327] (сноска на книгу писем).

Неудивительно, что основными темами его писем являются Божий Промысел, божественные заповеди, страх Божий, молитва, православная вера, борьба со страстями, поиски праведного пути, пути спасения, смирение и покаяние, необходимость чтения и изучения творений Святых Отцов, критика неправославных христианских течений и направлений (католицизм, протестантизм