греческого языка, возможно, не хватало широкой эрудиции и великой культуры. Это во многом объясняется тем, что он вышел из самых низов и не смог получить «европейского» образования, какое получил, например, Петр Могила. Образование Никона было образованием святоотеческой традиции и все, что он мог таким способом изучить и освоить, он осуществил, все необходимое для успешного продвижения по службе у него было. Вместе с тем, именно благодаря этому у Никона вырабатывается железная воля, могучий характер, выражающийся прежде всего в его темпераменте, а также то, что Г. Флоровский назвал очень метко «волезрением». Эти «историческая воля», «волевая находчивость», «волезрение», соответствующая недюжинная интуиция помогали Никону находить те проблемы, темы и мотивы, которые волновали современное ему общество. Во многом именно поэтому он смог стать выдающимся историческим деятелем, и вопреки мнению Г. Флоровского, также и великим человеком, ибо величие человека проявляется прежде всего и главным образом именно в его деяниях, особенно в деяниях исторического масштаба и значения, каковые и были присущи Никону. Можно согласиться с Г. Флоровским в том, что Никона привлекала «возможность действовать, а не власть», что он был «властен», но «не властолюбив», но вряд ли можно согласиться с тем, что Никон «был деятелем, но не был творцом». Разумеется, не всякая деятельность является творчеством, не всякий деятель — творец, но деятельность Патриарха Никона больше являет собою именно творчество, чем просто действование. Это относится и к церковному и социальному служению, которому он придавал большое значение, и к книжной и обрядовой справе, и к зодчеству и художественному наследию, и к делам целительным или врачебным, — во всех этих сферах Никон не просто что-то заимствовал, а переосмысливал известное и стремился внести что-то свое, мало известное или совсем никому неведомое.

Надо ли доказывать, что истинное церковное и социальное служение требует не просто чисто механического, формального подхода, а именно творческого, творческо-деятельного, глубоко осмысленного, продуманного в соответствии с основными принципами и устоями общественного и государственного устройства? Следует ли напоминать о том, что исправление богослужебных книг, равно как и светских, требует огромного чувственно-интеллектуального напряжения, а не просто сверки с оригиналом, будь то греческим, латинским или каким-нибудь другим, хотя как известно, перевод Библии (например, Лютером, Агриколой, Кириллом и Мефодием) был огромным событием в жизни того или иного народа, поскольку существенным образом менял его миросозерцание, мировоззрение и мирочувствование? Как справедливо писал Г. Флоровский: «для перевода требуется большое творческое напряжение, великая изобретательность и находчивость, и не только на слова. Переводить, это значит мысленно бдить и испытывать. Это совсем не только простое упражнение или формальная гимнастика мысли. Подлинный перевод всегда соозначает и становление самого переводчика, его вхождение в предмет, т. е. обогащение самого его события, не только расширение кругозора… Вот в этом и состоит непреложное значение Кирилло-Мефодиевского дела. Это было становление и образование самого “славянского” языка, его внутренняя христианизация и воцерковление, преображение самой стихии славянской мысли и слова, славянского “логоса”, самой души народа. “Славянский” язык сложился и окреп именно в христианской школе и под сильным влиянием греческаго церковнаго языка, и это был не только словесный процесс, но именно сложение мысли»[315]. И это великое и святое дело по-своему продолжал Патриарх Никон, естественно, в соотнесенности с греческими оригиналами, а не только со славянскими списками.

Надо ли доказывать, что зодческая деятельность Патриарха Никона — возведение храмов и величественных монастырей (Иверского на озере Валдай, Крестного Кийского на Кий острове Онежской губы, Воскресенского Нового Иерусалима под Москвой) — это не просто подражание монастырям Иерусалимским и Афонским, хотя этого отрицать тоже нельзя, а новое творческое преображение известных образов и моделей зодчества в образы и модели, выражающие сущность православной Руси, Руси Святой, Нового Израиля?

И можно ли сомневаться в творческом начале деятельности Патриарха Никона, когда он, используя зарубежный опыт, пытается создать новую политическую стратегию, новую дипломатию, новую регулярную армию, а, проверенный историей, иерократический принцип управления привить и сделать имманентным социально-государственной системе управления того времени?

Прот. Г. Флоровский, говоря об истории и в том числе русской истории, писал: «История есть истолкование событий, вскрытие их значения и смысла. Историк никогда не должен забывать, что изучает он и описывает творческую трагедию человеческой жизни. Не должен, ибо и не может. Беспредпосылочной история никогда не бывает, и не будет… Изучение русского прошлаго привело меня и укрепило в том убеждении, что православный богослов в наши дни только в святоотеческом предании может найти для себя верное мерило и живой источник созидательного вдохновения. Умственный отрыв от патристики и византинизма был, я уверен, главной причиной всех перебоев и духовных неудач в русском развитии… И все подлинныя достижения русского богословия всегда были связаны с творческим возвращением к святоотеческим истокам. В исторической перспективе с особенной очевидностью открывается, что этот узкий путь отеческаго богословия есть единственный верный путь. Но этот возврат к отцам должен быть не только ученым, не только историческим, но и духовным и молитвенным возвратом, живым и творческим восстановлением самого себя в полноте церковности, в полноте священнаго предания… И неистощимая сила отеческаго предания в богословии всего более определяется тем, что для святых отцов богословие было делом жизни, духовным подвигом, исповеданием веры, творческим разрешением жизненных задач. Этим творческим духом навсегда оживлены те древния книги. И только через возвращение к отцам может восстановиться в нашем церковном обществе та здоровая богословская чуткость, без которой не наступит искомое православное возрождение. Среди церковных служений в наше время богословское исповедничество приобретает особенную важность, как воцерковление мысли и воли, как живое вхождение в разум истины… В отеческом истолковании Православие вновь открывается как побеждающая сила, как сила, перерождающая и утверждающая жизнь, и не только как тихая пристань для усталых и разочарованных душ — и не только как конец, но как начало, начало подвига и творчества, “новая тварь”»[316].

Нередко можно слышать в адрес Православной церкви упреки в ее «отсталости», «окостенении», «догматизме», «ортодоксальности» и т. д. По поводу этих упреков следует сказать, что они не по адресу, как не по адресу и обвинения Православной церкви в том, что она слишком тесно связана с государством, не идет в ногу со временем и т. д. и т. п. Г. Флоровский показал, что именно через возврат к святоотеческим истокам — основа духовного возрождения не только самой Церкви, но и всей России, ибо в святоотеческой традиции сокрыты неистощимые творческие силы, соединение науки, истории и глубочайшей и высочайшей духовности, которые обусловливают воцерковление мысли и воли именно как живое вхождение в разум истины. В