на этот раз в противоположном направлении. Свет вспыхнул и разгорелся, сменяясь темнотой. Перед ним снова возникло это лицо, темные глаза под припухшими веками, острые и знакомые. Невозможно. Это был розыгрыш. Это была космическая погрешность. В нескольких кварталах от него в небе взвыли полицейские сирены.

– Я не шучу, – сказал Лиам, и в его голосе снова зазвучал бостонский говор его молодости. – Какого черта ты мне это говоришь? Ты знаешь мою жену?

Незнакомец засунул руки в карманы.

– Нет, – сказал он слишком резко, чтобы ему можно было поверить. Затем добавил: – Извините, что побеспокоил вас.

Он оттолкнулся от стены и ушел, не сказав ни слова. Лиам остался, сжимая клюшку как меч, смотреть, как мальчик спускается вниз по улице и переходит на другую сторону.

– Эй! – прорезал тишину его крик. – Эй, я с тобой разговариваю!

Но незнакомец не остановился. Он скрылся за углом к тому времени, когда Лиам начал догадываться о том, кто это был.

Его кроссовки молотили по асфальту, пока он несся по дороге, спортивная сумка врезалась ему в бок.

К тому времени, как он преодолел перекресток и вышел на оживленную улицу, мальчика уже не было. Ночь была темной и людной. Здания окружали его с обеих сторон. По улице во всех направлениях мчался транспорт. Ветер гулял между кирпичными стенами, пробирая его до костей. Над головой тысячи звезд подмигивали ему, не замечая, что их свет поглощен ослепительным сиянием города.

Он был один, город двигался и дышал вокруг него, а Лиам не мог разжать тиски страха вокруг своего сердца, не мог забыть медленно всплывающее воспоминание о лице Си Джей Прайса, погружающегося под лед.

32

Лежать, прижимаясь лбом к открытому корешку книги, вряд ли поможет Делейн сдать экзамен по латыни в пятницу, но она все равно твердо решила это сделать. Девушка была всецело поглощена этим занятием уже час с лишним – достаточно долго, чтобы в ее уголке библиотеки кампуса выключился свет. Достаточно долго, чтобы ее глаза закрылись. Достаточно, чтобы помечтать.

Стопки книг теснились вокруг нее, приобретая все более вытянутую форму. Промежутки между книгами превратились в бездонные черные каналы. Где-то незаметно что-то проскочило по полу. Что-то маленькое. Что-то с когтями. Мышь. Тень.

«Я теперь внутри тебя, – шипел голос. – Мыши в твоих стенах. Мыши в твоих досках пола. Мыши в твоей голове. Если бы я захотел, я мог бы разгрызть твои провода на части».

Она отшатнулась назад, достаточно сильно, чтобы опрокинуть стул. Прижавшись к металлической решетке обогревателя, она заглянула в щели между книгами. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. А потом. Она резко остановилась, увидев лицо, зажатое между двумя томами в кожаных переплетах. Оно открыло глаза, и Делейн отшатнулась, захлопнув стеллаж. Книги посыпались вниз без единого звука, падая будто в замедленной съемке. У ее ног вода хлынула внутрь и залила ее по щиколотки.

Брат за брата.

Что-то засмеялось, долго и низко.

Non omnis moriar, – прошептало лицо на полке.

Non omnis moriar.

Что-то стукнуло ее по плечу. Она издала беззвучный крик и обернулась. Там ничего не было. Ничего, кроме бесконечных рядов книг. Ничего, кроме медленно дышащей темноты.

«Мы ищем кое-кого, – пропел голос, теперь более знакомый, чем он имел право быть. – Кого-то среди живых. Кого-то среди мертвых.

Проснись, Делейн Майерс-Петров. Кто-то наблюдает за нами».

Открыв глаза, Делейн обнаружила, что смотрит на полку. Однако вместо лица мертвого мальчика там была только пыль. В воздухе пахло старой бумагой и клеем для переплетов. Книги валялись кучами вокруг ее ног, как будто она когтями вырывала их одну за другой, отбрасывая в сторону. Ее сердце пропускало удары в слишком медленном ритме.

– Лейн?

Вскрикнув, она повернулась на каблуках и увидела Маккензи и Адью, стоявших у дальнего ряда, державших в руках кофе, от которого шел пар, и изучавших ее так, словно она только что выползла из могилы. Ей казалось, что так оно и было. Руки болели, ногти были содраны до крови. Кровь в ее венах была холодной и словно застыла. Делейн остолбенела, словно каждая ее частичка уснула. Хотя казалось, что это ее не должно волновать. Одинаковое выражение лица Маккензи и Адьи сразу же заставило ее обороняться, хотя никто из них не произнес ни слова.

– Что?

– О, ничего, – сказала Маккензи, когда Адья отпила кофе, и заметила: – Ты разрушила библиотеку.

– Я искала кое-что, – прикрыв глаза, сказала она.

– Это же совершенно очевидно. – Адья прошла мимо нее и поставила кофе на пустую полку, взяв одну из книг в кожаном переплете из стопки. Пролистав ее, она спросила: – Что такое Sequestrum?

Что ты имеешь в виду? – У Делейн заурчало в животе.

Адья сунула книгу под нос Делейн. Слова на странице были скрыты под черными чернилами перманентного маркера, ее почерк был судорожным и неразборчивым. Sequestrum. Она написала это на полях. Она написала его в конце примечаний. Она нацарапала его на заголовке главы.

Темные глаза Адьи встретились с глазами Делейн над развернутыми страницами.

– Что это значит?

– Я не знаю. – В ее голове было полно всяких тварей, череп был забит жужжанием, которое никак не утихало. – Я заснула, изучая латынь.

– Это все решает. – Маккензи сунула кофе в руку Делейн. – Собирай свои вещи. Выпей немного кофе. Мы уезжаем из кампуса на ночь.

– Но… – Делейн снова посмотрела на свои ноги, на беспорядок, который она создала.

– Никаких но. – Маккензи ткнула пальцем ей в лицо, заставив замолчать, прежде чем она успела возразить. – Пойдем. Поехали, поехали, поехали.

Через тридцать минут поездки на переполненном автобусе они оказались на вокзале Кенмор в адской жаре. Толпа смешивала уставших бизнесменов, входящих в здание, с толпой туристов, выходящих из него в выходные дни. Они поднялись по эскалатору в толпе пассажиров, прижавшихся друг к другу плотно как сардины, а затем вышли на пронизывающий ветер Бикон-стрит. Делейн позволила себе двигаться по дороге в сторону Лэнсдауна, как средняя цепочка в человеческом звене – Адья болтала на арабском по телефону со своей матерью, а Маккензи яростно ругалась с мужчиной, который свистел ей полквартала назад.

В баре было не меньше народу, чем на улице, но, по крайней мере, здесь было тепло. Тела сгрудились в потное месиво, и сквозь головокружительную суматоху пробивался усилительный звон гитары. Делейн уже чувствовала давление надвигающейся темноты, ползучих теней. Поскольку остатки сна все еще цеплялись за нее, почерневшие углы приобрели злобную строгость.

Она чувствовала себя неуверенно и немного приболевшей, ее желудок судорожно сжался, как это бывало в детстве,