— Почему? — спросил Телохранитель.

— Какая теперь разница! — сказала Цзян. — Для нас здесь открывается возможность осуществить Пророчество.

— Каким образом?

— С какой главной проблемой столкнулась концессия?

— С той же, что и всегда. Наши люди не хотят на них работать.

— Правильно. Значит, что бы ты предпринял на месте торговцев?

— Я бы обратился к своему правительству с просьбой добиться экстерриториальности.

— Я тоже, — перебила Цзян Конфуцианца. — Почему же они этого не сделали?

— На этот вопрос я могу ответить, — заявил Телохранитель. — Они ненавидят друг друга сильнее, чем мы ненавидим их, и поэтому не могут объединиться. Они подобны детям, которые не замечают того, что находится у них под носом.

— Верно. Что же мы можем предпринять, чтобы сплотить, объединить их и привести сюда их огромные корабли?

Телохранитель кивнул. Цзян наклонила голову. Конфуцианец улыбнулся.

— Объединить живых может смерть.

Двое мужчин, стоявших перед Конфуцианцем опустив головы, выглядели самыми жалкими образчиками своей расы. Впрочем, за неделю, проведенную в глубокой темной яме, ломались и люди посильнее. Один упал на колени и молил о пощаде, другой стоял неподвижно и выглядел на удивление бесстрастным.

«До чего же близоруки эти людишки, — думал Конфуцианец. — Они не видят себя частью исторического континуума».

По его знаку двое стражников подскочили к стоявшему на коленях мужчине, чтобы унять его бессвязное бормотание. В зале суда, до отказа набитом зрителями, повисла тишина. Братья Хордуны стояли в глубине зала, и Ричард переводил Макси все происходящее.

Конфуцианец поднялся и нараспев огласил приговор:

— Сюань шоу ши чжун. — Смертная казнь через публичное удушение.

Мистер Норманн Винсент обмочился и дрожал всем телом. От молитв, которые бормотали попы возле него, становилось только хуже. У него не получалось собраться. Это не могло происходить с ним! Нет, с кем угодно, но только не с ним! Он смотрел на треснутые плитки мостовой, на которой стоял на коленях. Затем его вырвало, и, ощутив прикосновение к шее колючей веревки, он опорожнился прямо в штаны.

Чарльз Дэвид почувствовал, как от человека рядом с ним запахло экскрементами. Сам он был на удивление спокоен. По крайней мере, так казалось со стороны. Некоторые называют это храбростью, но Чарльз знал: это состояние отрешенности, в которое он научился погружаться еще с детских лет.

Он обвел глазами толпу. Наблюдать казнь согнали всех живущих в Шанхае неазиатов. Его взгляд скользил по лицам, среди которых было немало знакомых. Затем он остановился на мальчике Хордуне по имени Сайлас. Паренек смотрел на него, но без страха и отвращения, которые ясно читались на других лицах. Во взгляде мальчика светилось любопытство — чувство, составлявшее вторую натуру самого Чарльза. Когда веревка скользнула по его шее, он продолжал смотреть на Сайласа Хордуна. Когда его легкие разрывались от удушья, а глаза вылезали из орбит, он не отрывал взгляда от мальчика и заставил себя произнести одними губами: «Несмотря ни на что, твори великие дела, малыш. Твори великие дела».

— Варвары! Это же несовместно ни с каким законом! — восклицал Джедедая Олифант, впервые за очень долгое время завидуя тем, кто мог найти успокоение в алкоголе.

— Потребуйте хотя бы вернуть их тела! — выкрикнул Макси.

Ричард уважал чувства брата, но не хотел, чтобы они сейчас мешали ему. Именно сейчас, когда все торговцы, расстроенные до крайней степени, вновь собрались в конторе «Джардин и Мэтисон», настало время действовать. Нужно собирать войска, а не заниматься всякими сентиментальными глупостями вроде возвращения тел казненных.

— Это возмутительно и не укладывается в рамки цивилизованного поведения! Никак не укладывается! — до краев налив виски в бокал Геркулеса и усевшись на стул, подхватил Перси Сент-Джон Дент.

— Никогда больше подобное не должно произойти с нашими соплеменниками, — заявил Геркулес, не замечая боли от новой подагрической шишки, вздувшейся на сей раз на мизинце его левой ноги.

Вперед выступил старый Врассун и, мельком перекинувшись взглядом с Ричардом, предложил:

— Значит, мы все согласны с тем, что должны взять свою судьбу в собственные руки. Мы должны преподать урок этим язычникам. Мы в один голос будем требовать права жить на своих землях так, как сами считаем нужным. — Он обвел присутствующих взглядом и медленно поднял бокал. Все собравшиеся последовали его примеру. Даже Джедедая Олифант поспешно схватил пустой бокал и поднял его высоко над головой. — За экстерриториальность, джентльмены!

Мужчины выпили и разошлись по конторам, чтобы связаться со своими людьми в правительственных кругах и начать процесс, который со временем приведет к вошедшей в историю Второй опиумной войне.

Это и войной-то назвать было сложно. Появление в шанхайской гавани шести британских и двух американских боевых кораблей произвело настоящий эффект. Малейшие колебания со стороны маньчжурских властей — и корабли принимались снова и снова обстреливать китайскую часть города. Еще до захода солнца маньчжурский мандарин сам предложил проект договора об экстерриториальности.

Ричард переводил, а Геркулес и Перси Сент-Джон Дент проталкивали выгодные торговцам пункты, и договор приобретал все более конкретные очертания. Постоянные увертки мандарина и его попытки сделать соглашение расплывчатым встречали жесткий отпор на каждом шагу. В итоге, когда через шесть дней договор был готов, он стал самым всеобъемлющим документом, ограничивающим полномочия китайских властей по отношению к иностранцам, который когда-либо был составлен и, главное, подписан.

Празднование началось в тот же вечер — сначала в британской концессии, а затем и в американской. Олифант пытался начать торжества с божественных песнопений, но успел пропеть только вступительный гимн, после чего его голос заглушило шумное веселье. Стреляли из ружей в воздух, спиртное текло рекой, а тем временем приближалась полночь — час, когда, согласно договору, должен был вступить в силу режим экстерриториальности.

По мере того как пирушка становилась все более бесшабашной, Ричард ушел в Старый город и постучал в дверь без каких-либо обозначений. Дверь открыла Цзян и, наклонившись к Ричарду, спросила:

— Женщина с вами?

Ричард кивнул и позвал Лили. Из-за коробок, наваленных в переулке, вышла женщина без носа и ушей и приблизилась к двери, низко склонив голову. В руках она несла тетради. Цзян знала: это дневники Ричарда.

— Ваша обычная комната приготовлена для вас. Ваша трубка вычищена, ваши грезы ожидают вас, — проговорила Цзян.

В нескольких милях вверх по Хуанпу над двумя узкими могилами застыл Макси. Майло и Сайлас стояли рядом с ним.