а современное искусство прямо обвиняет в том, что оно «часто становится грандиозным вспомогательным средством возбуждения эротизма ‹…› союзником порнографии» (выделено автором. — Г. Б.)[541]. Все перечисленное присутствует, как я покажу дальше, в «Яме» Куприна. Комментаторы этой повести также отмечают перекличку мыслей одного из ее главных героев, Платонова, с идеями, которые в 1908–1909 годах активно высказывались в статьях о проституции, в частности в работах врача П. Е. Обозненко, считавшего, что торговля женщинами порождена не только экономическими причинами, но и самой «природой человека»[542].

Взаимоотношения «мужского» и «женского» часто определяют главный конфликт произведений Куприна. В его художественном мире это два полюса бытия, находящихся во взаимном притяжении и отталкивании. Их взаимодействие почти никогда не завершается гармоническим союзом, а если он и случается, то возникают трагические сюжетные коллизии, разрушающие его — как в «Олесе», «Суламифи» и многих рассказах.

Нередко в сюжетном пространстве купринских произведений действует герой, наделенный автобиографическими чертами и приобретающий функцию резонера. В то же время он часто занимает позицию наблюдающего, документирующего жизнь «репортера», столь важную в теории «экспериментального романа» Золя — здесь смыкаются сам Куприн как автор, образ автора-повествователя и герой. К числу таких героев можно отнести репортера Платонова в «Яме», генерала Аносова в «Гранатовом браслете», профессора в «Жанете». Именно такого рода купринский герой часто рефлексирует по поводу взаимоотношений мужчины и женщины, пытаясь объяснить их фатальную неспособность к длительным отношениям, к счастливой взаимной любви.

Важно помнить и отмеченное в начале совмещение в купринском творческом методе натурализма и романтизма с использованием символизации, что напрямую влияет на его концепцию соотношения «мужского» и «женского». Так, в определении женского начала, женственности Куприн проявляет себя как безусловный романтик. Женщина в своем лучшем проявлении — любви — предстает в его художественном мире как существо, стоящее на более высокой ступени организации: чистое, бескорыстное, жертвенное, неизмеримо более совершенное, чем мужчина (таковы Мария из «Колеса времени», Олеся, Суламифь и Наташа из одноименных произведений, Любка из «Ямы»). Однако эти лучшие качества женской натуры раскрываются только в счастливой взаимной любви — женщина, обманутая в своих чувствах, может быть или ввергнута в порок (искалеченные судьбы героинь дома Анны Марковны в «Яме», куда возвращается Любка после нескольких месяцев идиллической любви с Лихониным), или превратиться в фурию мести и ревности (Астис в «Суламифи»).

В том, что женская способность к любви не может быть удовлетворена в современную эпоху, виноваты мужчины, «в двадцать лет пресыщенные, с цыплячьими телами и заячьими душами, неспособные к сильным желаниям, к героическим поступкам»[543], — говорит Аносов Вере Шеиной. По вине недостойных мужчин современные женщины часто не могут встретить свою истинную любовь — или встречают ее, но мужчина оказывается слабым в любви, как скованный предрассудками главный герой в «Олесе». В «Колесе времени» герой, потерявший свою возлюбленную, понимает, что она была бесконечно выше его в любви и ей следовало бы родиться или в рыцарские времена, или уже после современной «торопливой», «автомобильной», «болтливой» эпохи.

В нелестном для современности романтическом духе она противопоставляется героическому прошлому и в повести «Яма»: скучающая певица Ровинская в разговоре с влюбленным в нее молодым человеком, цитируя латинское изречение «Ave, Caesar, morituri te salutant!», сетует на недостаток острых ощущений, которые были в жизни римлян, и на отсутствие мужчин, способных умереть ради возлюбленной (здесь очевидна аллюзия на пушкинские «Египетские ночи»). Если в идеализации ушедших времен, когда «мужское» и «женское» начала были четко определены, Куприн выступает как романтик, то в критике современных буржуазных устоев, уродующих красоту взаимоотношений женщин и мужчин, он продолжает классическую реалистическую традицию. В самом же изображении природы взаимоотношений полов Куприн близок к натуралистам. Женское начало в его произведениях иррационально, магнетично — это своего рода «ведьмачество»: не только крестьяне считают Олесю ведьмой, но и герой ощущает в ней необыкновенную силу, женскую магию. В то же время «колдовские» приемы, которые демонстрирует герою «полесская ведьма», имеют в его глазах вполне научное объяснение: позже он вспомнит их, читая отчет доктора Шарко об опытах над пациентками Сальпетриера.

Сценарий развития любви в «Колесе времени» описывается в натуралистических терминах (одна из глав так и называется — «Трактат о любви»): зенит любви неизбежен, после чего начинается, как с неуловимым тангенсом в тригонометрии, уклон — эта неуловимость уподобляется границе между различными состояниями эфиромана при поглощении сернистого эфира. Любовь, которую испытывают герои в «зените», определяется тоже в естественно-научных понятиях — как «золотые лучи»:

Весь мир на мгновение показался мне пропитанным, пронизанным какой-то дрожащей, колеблющейся, вибрирующей, неведомой многим радостью. И мне почувствовалось, что от Марии ко мне бегут радостные дрожащие лучи. Я нарочно и незаметно для нее приблизил свою ладонь к ее руке и подержал ее на высоте вершка. Да, я почувствовал какие-то золотые токи. Они похожи были на теплоту, но это была совсем не теплота[544].

Возникновение любви у Куприна часто описывается как «лучи», «теплота», «токи», «волны». В романе «Юнкера» зарождение любви между Александровым и Зиночкой на катке — действие «флюидов»:

Во взгляде человеческом есть какая-то мощная сила, какие-то неведомые, но живые излучающие флюиды, для которых не существует ни пространства, ни препятствий. Этого волшебного излучения никогда не могут переносить люди обыкновенные и обыкновенно настроенные; им становится тяжело, и они невольно отводят глаза, отворачивают головы в первые же моменты взгляда. Люди порочные, преступные и слабовольные совсем избегают человеческого взгляда, как и большинство животных. Но обмен ясными, чистыми взорами есть первое истинное блаженство для скромных влюбленных.

«Любишь?» — спрашивают искристые глаза Зиночки, и белки их чуть-чуть розовеют.

«Люблю, люблю», — отвечают глаза Александрова…[545], [546]

Полнее всего естественно-научный «механизм» мощного воздействия на мужчин расцветшей девушки описан в позднем рассказе «Наташа»:

Один ученый ‹…› наблюдавший за жизнью насекомых, сделал чрезвычайно интересный опыт. Он достал в своем цветнике несколько женских коконов бабочки, называемой, ну, хотя бы Z. Эти коконы он поместил в стеклянный большой ящик, совершенно загороженный от света и помещенный за окном. И вот, когда эти коконы в положенный срок стали разворачиваться и из них наконец выползли бабочки-самки, то на другой же день ученый увидел, что все наружное окно его лаборатории усыпано бабочками-самцами, которые бились, стремясь прорваться через непреодолимое стекло. А главное, все эти самцы были из породы Z. Как они могли узнать о присутствии самочек, если их не было ни видно, ни слышно и пыльца их никак не могла вылететь за пределы лаборатории? И