мужской путь (он же репрессивный и соответствует мужчинам-авторам), в рамках которого женщина изображается в соответствии с «типичными функциями фемининности» (жертва, утроба, муза и т. п.); 2) женский путь (он же субверсивный и соответствует женщинам-авторам), призванный скорректировать символистские представления о фемининности[566].

Случай романа Анны Мар «Женщина на кресте» показывает, что женщина-автор могла сознательно выбрать мужской путь, и, судя по всему, это был стратегический ход: Мар намеревалась прорваться в поле элитарной культуры путем апроприации символистской поэтики гендера и заявить о себе как о писательнице. На это намекает предисловие к первому изданию романа:

Сначала я сделала неуклюжий рисунок «Платоническая любовь», который был напечатан в одном второсортном женском журнальчике, и еще черновые наброски, которые потом уничтожила. Наконец, я нашла форму, до некоторой степени меня удовлетворяющую[567].

Неслучайно и то, что до публикации текста Мар поделилась его рукописью с критиками и литераторами[568], а в письме к В. Я. Брюсову от 1913 года она пошутила, что однажды напишет роман, с которым займет место Зинаиды Гиппиус: «Я была больна в Петербурге, не совсем здорова и здесь, в Бессарабии. Это не мешает мне мечтать написать роман и стать, по меньшей мере, г-жей Гиппиус. Улыбнитесь вместе со мною»[569].

Продуктивным с точки зрения реконструкции собственно авторского сознания Мар представляется анализ ее работы в «Журнале для женщин», в котором она с 1914 по 1917 год под псевдонимом Принцесса Греза заведовала отделом «Интимные беседы», где писала небольшие эссе на темы, волнующие женщин, и отвечала на письма читательниц, в журнале не публиковавшиеся. Диалог с читательницами давал Мар темы и мотивы для кинодраматургии[570], и он же стал толчком к переосмыслению Мар женской субъектности[571].

В выпусках за 1914 год Принцесса Греза писала о любви как о главном в жизни женщины:

Это вечное стремление, вечное искание счастья и есть уж самое счастье. Меня за эти взгляды, которые я не раз высказывала в своих произведениях, многие не любят и даже ругают. Пусть. Мне все равно. Мне глубоко жаль их, что они не понимают красоты вечной страсти и жажды нового счастья…[572]

Безусловно, та критика, которую имеет в виду Мар, — это критика со стороны консерваторов, так как в своих повестях писательница всячески отстаивала право женщин быть свободными в выборе объектов любви.

Несмотря на прогрессивность этих заявлений, Принцессу Грезу негативно восприняли и феминистки. Отстаивая свободу женщины в любви, Принцесса Греза утверждала, что «вся жизнь женщины — изящная, красивая поэма, в которой воспевается любовь», игнорируя другие возможные сферы реализации женщин[573]. В связи с этим неудивительно, что, отвечая читательнице с псевдонимом Феминистка, Мар писала: «По поводу вашего взгляда на любовь я не могу согласиться с ним, ибо груда женских писем доказывает мне, что любовь для них главное. Самое важное в жизни»[574].

Таким образом, в первых выпусках «Журнала для женщин» Мар одновременно и подчеркивает неактуальность консервативных гендерных представлений, и сама их воспроизводит. Понятно, что речь не идет о радикальном консерватизме, но, отказавшись от него, Мар все же не предлагает непатриархатную модель: женщина не может быть счастлива без любви мужчины.

Если в ответах Принцессы Грезы за 1914 год писательница подбадривала тех женщин, которые обманулись в любви, то в ответах за 1915 год она все чаще обвиняет их в глупости и экзальтированности. Особенно показателен случай гимназистки, переписку с которой Принцесса Греза резко прервала:

Когда вы написали мне первый раз (и даже второй), я думала, что я смогу принести вам хоть какую-нибудь пользу. ‹…› Я очень ошиблась. Советов моих вы не слушаете, письма ваши полны глупостей, ведете вы себя с Я. развязно. ‹…› Я предлагаю вам больше не писать мне, ибо это только бесполезная трата времени и для меня, и для вас[575].

В 1916 году Мар окончательно разочаровывается как в реальной пользе своих прежних убеждений, так и в женщинах-читательницах в целом:

Когда я читала ваше письмо, мне было невесело. Я все время думала о том, как женщины похожи друг на друга, как они однообразны, как они утомительно одинаково чувствуют и поступают. Под вашим письмом подпишутся сотни и я в том числе. Не находите ли Вы это действительно печальным?[576]

Для того чтобы проследить переход в осмыслении Мар женской субъектности, достаточно сравнить две показательные цитаты, первая — из выпуска журнала за 1914 год, а другая — за 1916-й: «Конечно, каждая женщина то или иное событие воспринимает и переживает по-своему — но все же сущность этих переживаний одинакова — ибо сущность эта — жажда счастья»; «Мы <женщины>, несчастные побежденные, ‹…› угадываем каждый шаг нашего врага. ‹…› Почему? Потому что мы, женщины, упрямы и тщеславны. Потому что мы хотим подчинения и страдания»[577]. Таким образом, Мар переосмысляет женскую идентичность: от вечного страдания ради счастья — до вечного страдания ради страдания[578].

Этот переход нашел отражение и в работе Мар над ее главным романом. До нас дошел своего рода «черновик» «Женщины на кресте», повесть «Платоническая любовь» (опубликована в: Женская жизнь. 1915. № 17–23), которая была вдохновлена работой Мар в «Журнале для женщин». Главным претекстом повести является статья Принцессы Грезы с таким же названием, опубликованная в № 13 журнала за 1914 год, где Принцесса Греза рассуждает о платонической любви и приходит к выводу о том, что она представляет собой не только миф, но и опасность для женщины. В повести Мар иллюстрирует эту идею на примере отношений Шемиота и Алины.

Переименование повести отражает переход от «жажды счастья» к «жажде страдания». Слово «жажда» и его синонимы («желание», «страсть» и др.) играют важную роль в обоих текстах, поскольку обе героини постоянно думают о своих желаниях. Алина из «Платонической любви» говорит о них так: «…мои желанья так просты. Я хочу быть женою Шемиота. Я хочу иметь детей. Я хочу заботиться о них и о нем. Я хочу быть счастливой вместе с ними»[579]. А Алина из «Женщины на кресте» иначе: «…мои желания так просты. Я хочу искупления. Искупления? В чем? Я не знаю»[580]. Все изменения, которые мы находим в романе, были вдохновлены изменениями в самой героине, так как фабула повести в романе сохраняется почти полностью: Алина Рушиц, взрослая женщина 28 лет, встречает мужчину гораздо старше ее, Генриха Шемиота, влюбляется в него, а в финале переезжает к нему, продав собственное имение с роскошным