– Ну так что, Ацухито, – полюбопытствовал он, – ты уже начал готовить аромат туманов?

– Вот, сенсей, – подтвердил помощник, доставая два шелковых мешочка. – Он пока еще сыроват, но к открытию состязаний непременно высохнет. И будет источать два аромата, один за другим. Первый, теплый, фруктовый и сладковатый – на сухой основе, состоящей практически из пыли, – будет олицетворять легкую дымку, из которой выйдет дева, хотя дымка эта будет напоминать не туман, а скорее испарения земли, согретой солнцем и поросшей крупными цветами, – они представляются мне красными…

– Стало быть, из Китая, ты хочешь сказать? – состроив гримасу, прервал его Нагуса; с недавних пор он, как и большинство жителей Хэйан-кё, разуверился в том, что все китайское по качеству было выше того, что производилось в императорской столице.

– Берите дальше, сенсей.

– Ну-ну, что же может быть дальше Китая?

– Не знаю, как называются те далекие земли, – может, им вообще нет счета, – но за морем определенно что-то есть.

– И то верно, так многие говорят, да только никто из них там никогда не бывал. Значит, полагаешь, наша воображаемая дева оттуда?

Кусакабэ дал понять жестом, что не знает ответа, – сие ведомо только императору: ибо именно он, Нидзё Тэнно, сотворил образ юной девы, возникшей меж двух туманов.

Нагуса освободил руку, на которую опирался, потому как она начала затекать.

– Ты же говорил о двух ароматах?

– Второй будет влажный и свежий, будто насыщенный дождем, а от первого пусть веет солнечным теплом. Во второй я добавил растертые в порошок смо́лы, в основном гальбан, самые пахучие листья плюща и мелкую лесную поросль, омытую дождем.

– А что с мостом?

Кусакабэ выпятил грудь колесом: он всю ночь напролет колдовал над ароматной аллегорией моста, возникшего в воображении императора.

– Мост деревянный, без единого гвоздя, только канаты, что придает ему упругости, – он наверняка то прогибается, то выгибается, как трамплин, когда бежишь по нему со всех ног. Я воспроизвел его с помощью запахов смолистой сосны, жженого дерева, пеньки, а еще конского навоза, потому как, полагаю, по нему прошла не одна могучая конница под знаменами, развевающимися на ветру.

Нагуса одобрил образы помощника – император признает их как свои собственные.

Сам же он, как и было условлено, сосредоточился на деве. Она должна быть юной, бодрой и даже порывистой – своего рода красавицей нищенкой в убогом рубище, замарашкой, прелестной настолько, чтобы пленить Нидзё, – императоры они или простолюдины, пятнадцатилетние мальчишки редко воротят нос от смазливых мордашек, – но непременно перепачканной самой мерзостной грязью.

Никакое благовоние, думал он сначала, никогда не сможет передать подобный пахучий образ, такой непостоянный и такой живой. Хотя серовато-голубые дымные струи, восходящие спиралью из курильниц, окутывают жизнь, облагораживают ее, делая пригодной для вдыхания в прямом и переносном смысле, они, однако же, не олицетворяют саму жизнь.

И тогда он вспомнил насыщенный сладковатый аромат, с преобладающим оттенком запаха белой глины и меда, который он успел уловить, когда у Миюки на губе выступила капелька слюны.

– Онна, – проговорил он, обращаясь к молодой женщине, – в договоре, заключенном между вашей деревней и Службой садов и заводей, оговаривается вознаграждение, причитающееся вашей общине в возмещение расходов на твое путешествие туда и обратно, равно как на отлов и поставку двух десятков карпов, предназначенных для украшения священных заводей императорского города…

– …вознаграждение, – тут же поспешил уточнить Кусакабэ, – исчисляемое сотней рулонов шелковой тафты. Но с учетом того, что ты принесла всего лишь восемь рыбин, причем шесть из них, по нашему мнению, не соответствуют нашим запросам по качеству, к которому приучили нас твои же односельчане…

– Не односельчане, – прервала его Миюки, – а мой муж. Это он, Кацуро, и только он один, ловил карпов, отбирал среди них самых лучших и поставлял их в ваши храмы.

– Как бы там ни было, договор ты отчасти исполнила. А посему мой господин, Его превосходительство Нагуса Ватанабэ, счел, что будет вполне справедливо, если Служба садов и заводей выдаст тебе вознаграждение соответственно с тем, что ты нам поставила. Сиречь переводной вексель в счет двух десятков рулонов шелковой тафты, а не сотни, как было оговорено. Двадцать рулонов – не самая плохая плата за оказанные услуги.

Кусакабэ смолк. Но глаз с Миюки не сводил, готовый одернуть ее, вздумай она повести себя неподобающе.

Нагуса тоже наблюдал за Миюки, но по другой причине: он знал – вдова не станет возмущаться, а просто ударится в слезы; она еще совсем девчонка, хотя и дожила до того возраста, когда ее смерть никого не потрясет, потому что она устала, обессилела и к тому же оказалась так далеко от близких и родной земли.

Конечно, за свою долгую жизнь Нагуса, вероятно, в последний раз увидит, как будет плакать женщина, – неужели из-за него? Однако он смотрел на Амакусу Миюки с таким упорством вовсе не потому, что хотел насытиться ее смятением: на самом деле в комнате было так холодно, что он боялся, как бы ее слезы, если она и впрямь расплачется, не замерзли у нее на щеках.

Если верить Мутобэ Такэёси, младшему управителю Службы обрядов, это поистине незабываемое зрелище. Он вспомнил, что видел такое лишь однажды: как-то раз некая женщина по имени Мурока шла вдоль одного из каналов Ёдогавы, прижимая к груди закутанную в тряпицу обезьянку, как будто это было ее родное дитя; дело было зимним вечером, камни, обрамлявшие канал, подернулись льдом, до того чистым и прозрачным, что его не было видно, – сквозь него проглядывали только камни, которые он покрывал, поэтому на ледяную корку никто не обращал внимание; на ней-то и поскользнулась Мурока – она выпустила из рук обезьянку, та упала в реку, и река унесла ее, пощадив только тряпицу, превратившуюся из защитного покрова в саван; после тщетных попыток выловить зверушку из реки Мурока впала в безутешное отчаяние, и тогда, по заверениям младшего управителя Службы обрядов, он увидел, что слезы у той несчастной обращались в хрусталики по мере того, как стекали по ее щекам.

Впрочем, Нагуса не верил, что такое возможно: ведь когда слезы выступают на глазах, они все еще теплые и потому вряд ли успевают замерзнуть до того, как скатятся по щекам.

Очень скоро он убедился – Миюки не станет плакать, а стало быть, ему не суждено своими глазами наблюдать зрелище, так восхитившее младшего управителя Службы обрядов.

Тогда Нагуса подошел к молодой женщине (воспользовавшись возможностью, он вобрал в себя все запахи, исходившие от ее хрупкого тельца, – от этих пахучих испарений будет зависеть успех задуманного им дела) и ласково сказал:

– Если согласишься помочь мне в одном деле, весьма важном для меня, я не стану изымать у тебя восемьдесят рулонов шелка, что повергает тебя в такую печаль. Больше того, ты получишь не только сотню рулонов, как было оговорено, в случае если Служба садов и заводей будет всецело довольна тобой, – я дам тебе сверх того еще сотню.