Лицо Жаика потемнело.

— Что это за картина?

О господи, еще один искусствовед, эксперт-любитель!

— Зачем это вам, Жаик?

— Затем, что его смерть как-то связана с ней. А получилон ее из ваших рук, если можно так выразиться.

— Это очень редкая картина. Но до этого она вела себяспокойно. Никаких нареканий со стороны предыдущего хозяина.

— Тот боров, который был на вечеринке? — походяузкотелый Жаик лягнул грузного флегматика Лавруху.

— Ну… В общем, да.

— Он ваш приятель?

— Можно сказать, что приятель, — “соучастник”, такбудет вернее, подумала я.

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Вряд ли он захочет с вами разговаривать. Вы ведьчастное лицо, как я понимаю.

Верному казаху ничего не стоит наступить Лаврухе на мозоль:несколько приемов какого-нибудь из восточных единоборств, колено в кадык — иЛавруха свалится.

— Он не специалист, — торопливо сказала я —Картина досталась ему случайно. Он не знал об истинной ее стоимости. Всеэкспертизы были проведены уже потом. Невероятное везение, вот и все.

— Невероятное везение…

Жаик перегнулся через сиденье, взял лежащий сзади сверток ипротянул его мне.

— Возьмите.

— Что это? — испугалась я.

— Ваша картина. Агнесса Львовна отказывается держать еев доме.

В голове у меня зашумело.

— Я не могу… “Всадники” проданы Титову. Это оченьбольшая сумма. Фантастическая. Агнесса должна знать об этом.

— Она знает.

— И что?

— Я сказал. Она не хочет этой картины. И это ее право,как единственной прямой наследницы капиталов сына. Хозяин не оставил завещания.

— Нет. Я не могу…

Не говоря ни слова, Жаик вышел из машины и направился кближайшей урне. Как зачарованная я следила за ним. Жаик бросил картину в урну уларька и так же неторопливо вернулся к машине. Двое бомжей самогоотвратительного вида, роющиеся возле ларька, с удивлением наблюдали заманипуляциями казаха. Один из них даже сделал шаг к урне. Я сорвалась с местаи, едва не растянувшись на асфальте, опередила предприимчивого бомжа всего лишьна несколько секунд. Крепко прижав сверток к груди, я заорала:

— Кретин!..

Жаик спокойно завел мотор. Он уже готов был тронуться сместа, когда я вцепилась пальцами в опущенное стекло.

— Подождите! Я не могу взять ее…

— Ваше дело, — процедил он.

— Вы не понимаете. Она стоит баснословных денег, Еенельзя передать просто так…

— Чего вы хотите?

— Если Агнесса… Если она отказывается, она должнаподтвердить это документально. Она сама должна назвать того человека, комупередает эту картину… Вы понимаете? Эта картина — историческая ценность.

— Вы что, не понимаете? Агнесса Львовна потерялаединственного сына, ей сейчас не до документов.

— Да, конечно… И все же… Миллион долларов, —вплотную пригнувшись к казаху, зашептала я. — А с исторической точкизрения картина вообще бесценна. Я не могу взять ее… Я не могу хранить ее у себя.

— Я только выполняю распоряжение.

— Напишите расписку, — в отчаянье бросила я.

— Какую расписку?

— Ну… Я не знаю… Что картина передана на временноехранение Соловьевой Екатерине Мстиславовне. А когда все закончится… КогдаАгнесса придет в себя… Мы вернемся к этому разговору.

— Я не буду писать расписок.

— Ну тогда… Тогда хотя бы обещайте мне, что выпередадите наш разговор Агнессе Львовне. И дайте мне знать, когда она будетготова принять меня. Я верну вам картину. Она принадлежит вам. Вы понимаете?

— Я только выполняю распоряжение, — тупо повторилказах.

— Ну что вы за человек!..

У ларька уже образовалась маленькая толпа: никогда еще кокошку за пивом “Балтика” не выстраивалось такой очереди. А если это не простомирные обыватели, и кто-то из них подслушал нашу сумбурную беседу с казахом?..И уяснил для себя, что возле самой обыкновенной заплеванной парадной стоиткакая-то фря с миллионом долларов в свертке?.. Несмотря на жару, меня пробилхолодный пот.

— Проводите меня, — понизив голос до истерическогошепота, попросила я.

— Куда?

— До квартиры. Хотя бы… Я не могу идти вот так, с кучейденег под мышкой.

— Хорошо.

В сопровождении Жаика я поднялась на шестой этаж и как будтовпервые увидела свою хлипкую дверь, закрывающуюся только на один замок.Вышибить такую дверь плечом ничего не стоит. Мне предстоит веселенькая ночка,ничего не скажешь… Только бы Лавруха был дома…

— Вы подождете, пока я сделаю один звонок?

Жаик пожал плечами, но остался.

В отчаянии ломая пальцы, я накручивала телефонный диск.Лавруха так и не отозвался. Телефон Ваньки Бергмана тоже молчал.

— Мне пора, — сказал Жаик. — Вы сделали двазвонка, а просили об одном.

— Может быть, вы останетесь?

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую. Я прикусила язык:просьба — глупее не придумаешь. С какой стати чужой телохранитель должен пастименя и картину. Тем более когда его хозяин мертв и хозяйка оплакивает его…

— Когда похороны? — я пыталась хоть чем-то егоудержать.

— Послезавтра, — брови Жаика угрожающе сошлись напереносице: не вздумайте явиться на них, девушка.

— Вы позвоните мне, когда… Когда Агнесса оправится?

Он ничего не ответил и тихо прикрыл за собой входную дверь.Я осталась одна. Нет, мы остались вшестером: я, рыжая Дева Мария и четыревсадника Апокалипсиса. Я до сих пор не могла поверить в происходящее: описавкруг во враждебном небе, картина снова вернулась ко мне. А я приложила столькоусилий, чтобы никогда ее не видеть. Я почти убедила себя в том, что рассталасьс ней окончательно. И вот теперь, отягощенная несколькими смертями, она лежит вкухне на столе.

Лавруха так и не появился, хотя я звонила ему каждыепятнадцать минут. Не было и Ваньки Бергмана. Не было никого, кто мог быразделить со мной ответственность. А гостиничного телефона Херри-боя я не знала.Устроившись на полу, у батареи, я принялась размышлять над ситуацией. В Питеренайдется немного квартир, где лежит миллион долларов. Можно, конечно, наплеватьна все и вернуться в “Пират”, который работает круглосуточно. Можно поехать кЖеке, но тогда не удастся избежать разговора о прошедшей ночи. Можно, наконец,ломануться к кому-нибудь из знакомых художников на раггу, напиться водки,уснуть на стульях и, таким образом, безболезненно проскочить в следующий день.