…Меня разбудил настойчивый стук в дверь: колотили обоимикулаками. Это мог быть только Лавруха. Я тряхнула головой, приходя в себя. Вкомнату вовсю било солнце, на полу горела лампа, а невинная доска так никуда ине сдвинулась с места. Неужели я сладко проспала всю ночь перед портретом,убившим троих человек? Что ж, если Дева Мария и убийца, то сегодня ночью онаявно взяла отгул по семейным обстоятельствам.

Стук в дверь становился просто неприличным. Я с трудомвстала с кресла и потянула затекшие мышцы. И отправилась открывать.

На пороге стоял Лавруха. Он был явно навеселе.

— Который час? — зевая, спросила я.

— Восьмой. Ты что, с ума сошла? К телефону неподходишь, к двери тоже.

— Мог бы сам открыть. У тебя же есть ключ.

— Постеснялся. А вдруг ты не одна, а с каким-нибудьбизнесменом… Собирайся.

— Куда?

— Забыла разве? Мы же провожаем голландца. Самолетчерез полтора часа.

— Я тебе вчера звонила. Где ты был?

— У Херри. Устроили отвальную, так что мало непоказалось. Он сейчас внизу околачивается.

— А почему вместе с тобой не поднялся? — яотправилась в ванную, наскоро вычистила зубы и обдала холодной водой лицо.

— Его тошнит. Пристроил беднягу в подворотне. Онблаженный, Кэт. Из тех блаженных, которых хочется распять перед центральнымвходом в Эрмитаж.

— Как вы меня достали. Оба! — вздохнула я.

— Вчера он ездил к твоему покойному женишку, —понизив голос, сообщил Лавруха. — Хотел поговорить о картине с егомамашей.

— Бестактный человек. И что мамаша?

— Выгнала в шею. Сказала, что не хочет иметь дело ни сним, ни с картиной… Я взяла Лавруху за руку.

— Ты будешь смеяться, Лаврентий… Идем, кое-что тебепокажу.

Я почти силой втолкнула Лавруху в комнату.

— Мы опаздываем на регистрацию, а ты со своимифокусами… — Лавруха осекся на полуслове и уставился на картину. Такимпотрясенным я не видела его еще никогда. — Это что такое?

— Наша картина, — просто сказала я. — Нашмиллион долларов. Плюс те деньги, которые мы еще должны получить. Так чтопоздравляю.

Лавруха прошелся по комнате, хрустя пальцами. Потом открылрот и снова закрыл его.

— Что, дар речи потерял?

— Почему она снова здесь? — спросил он.

— Так получилось.

— Ты что… Ты опять ее умыкнула?

— Нет. Мне ее вернула Агнесса Львовна. Мать Лехи.

— Но это… Это невозможно!

— Возможно, как видишь. А все потому, что Дева Марияпохожа на меня. И еще потому, что картина виновата в смерти ее сына. Так чтонам ее вернули.

— Вернули миллион долларов? Она хотя бы знает, сколькостоит эта доска?

— Утверждает, что знает. Но ей плевать на деньги. Чтобудем делать, Лавруха?

Лавруха упал в кресло и потер ладонями виски.

— Давай не сейчас, Кэт. Сейчас я просто не в состояниисказать тебе что-нибудь вразумительное. Мы должны от нее избавиться.

— Интересно, каким образом? Выбросить в мусоропровод?

— Мне все это не нравится… — он подошел к картине иуперся в нее ладонями. — Поехали, а то несчастный Херри действительноопоздает на самолет…

— А картина?

— Оставим ее здесь.

— Я не могу оставить ее здесь… Ты же понимаешь. А вдругее украдут? Вдруг уже кто-то знает…

— Ну и слава богу. Вор у вора дубинку украл, а честныелюди радуются… Поехали, Кэт.

Я заметалась по дому. Моя простодушная квартира вовсе непредполагала никаких тайников, сливной бачок и антресоли — не в счет. Наконецместо было найдено: я аккуратно уложила “Всадников” на самое дно шкафа. Сейчасмы едем провожать Херри-боя, а там — будь что будет…

Уже на лестнице я попросила Лавруху ничего не говоритьХерри-бою о картине.

— Не хочешь порадовать парня напоследок? —осклабился Снегирь.

— А ты хочешь, чтобы он никогда отсюда не уехал? Чтобыостался здесь и действовал нам на нервы?

— Тогда просто отдай ему эту картину. Свои бабки мысорвали, чего уж мелочиться? Преподнеси как дар дружественной Голландии отдружественной России. Прямо сейчас и отдай.

— Совсем с ума сошел! Такие картины так просто неотдаются…

— Кто бы говорил! Тебе-то она вообще бесплатнодосталась.

— Не мне, а нам.

— Мне, нам… Какая разница. Мы свое получили…

— Это же историческая ценность… А по таможеннымправилам вообще нельзя вывозить из страны вещь, если ей больше ста лет… Тольков исключительных случаях…

— Это и есть исключительный случай.

Мы вышли на улицу, где на поребрике у подъезда с бутылкойпива в руках (надо же какой прогресс!) сидел Херри-бой. За его спиной болталсяхудосочный рюкзачок. Крупнейший специалист по Лукасу ван Остреа был настоящимаскетом. Он приехал в Россию налегке. И возвращался тоже налегке. Если несчитать невыносимой тяжести знания о том, что здесь остаются “ВсадникиАпокалипсиса”…

* * *

Мы едва не опоздали на регистрацию. Но Херри-бой все жеуспел пожаловаться на Агнессу Львовну, которая не захотела принять его. Он,конечно, все понимает, но… К сожалению, он больше не может оставаться в России,его виза кончается сегодня… Если бы я была так любезна, если бы мы были таклюбезны…

Если бы мы взяли на себя переговоры с Агнессой, а он, сосвоей стороны, прозондировал бы отношение к покупке картины в Голландии… О, оноценил бы по достоинству этот жест! Мы должны обязательно приехать к нему…Чтобы воочию увидеть… Он почти уверен, что “Всадники” — это левая створкатриптиха, центральная часть которого находится у него, в Мертвом городе… Мыобязательно должны увидеть это… Он пришлет нам приглашение, как только вернетсяв Голландию… А мы со своей стороны… Маниакальная страсть Херри к картине началасерьезно беспокоить меня. Он был одержим, а я боялась одержимых людей. Бояласьдаже больше, чем картин, которые убивают. Картины, которые убивают. Картина,которая убивает. Я не переставая думала о том, что произошло сегодняшней ночью.Вернее, о том, чего не произошло. И не могло произойти. Я просто пошла наповоду у младшего Гольтмана с его мистическими представлениями о мире. Должноже быть объяснение всем этим смертям! Интересно, зачем Леха закрыл меня в спальне?Дурацкая шутка, которая тоже никогда не получит объяснения…

— А если это был не он, тогда кто? — неужели япроизнесла это вслух?

Но я произнесла это, и Херри-бой с Лаврентием воззрились наменя.