в многотиражке…» — возражает она. Так и прозвали ее остряки Многотиражкой.

Она выглядывает из-за двери. Застенчивость сделала ее догадливой. Вера уже знает, что Антонина Валерьяновна не успела прочесть рассказ. Может быть, поэтому она пытается придать своему лицу деловое выражение и входит более решительно, чем всегда.

Тоня виновато улыбается:

— Не успела, Верочка. Я возьму домой.

— Ну что вы! — испугалась девушка. — Зачем же? Еще и дома работать…

Милая девушка. Тоня засмеялась, глядя на ее личико с порозовевшими щеками.

— Верочка, ко мне совсем не часто обращаются с такими просьбами. Я просто рада буду помочь…

У Веры синие глаза. Наверное, ее студент хороший парень, если эта девушка не ошиблась. К сожалению, и такие ошибаются. Возможно, они ошибаются даже чаще, чем другие, а может, нам заметнее их горе, и мы страдаем вместе с ними.

Тоня вздохнула. Верочка бросила на нее испуганный взгляд, а через секунду посмотрела на часы. Рабочий день кончился. Из коридора доносились голоса и смех. В секретариате включили приемник, захлебывающийся голос спортивного комментатора потерялся в реве стадиона.

— Он из педагогического? — спросила Тоня.

Верочка обрадованно закивала.

— Мне показалось, что в его рассказе есть какая-то интересная неожиданность. А сам он ужасно рассудительный… И много ездит по районам. Недавно на практику уехал, хотя мог остаться в городе.

В комнату стремительно вошел замредактора Устинов, непривычно взъерошенный и радостный.

— Всё, — заявил он, — эпопея закончилась. — Став заместителем редактора, он усвоил солидную привычку подчеркивать свои слова энергичным постукиванием по столу. — Я получил квартиру. Три комнаты. Это вам не какой-нибудь приют убогого чухонца. — Павел Борисович повернулся к Верочке и спросил — Как у вас в многотиражке отмечали такие события?

Девушка смутилась. На ней ладно сидело неяркое платье. Злые модницы, глядя на нее, промолчат, потому что с легкой душой могут говорить только о плохих покроях и плохих фигурах.

Устинов не стал дожидаться ответа.

— Коньяк пьете? Все равно быть коньяку.

Тоня собрала бумаги. Надо сдать материалы на машинку.

— Антонина Валерьяновна, у меня к вам просьба, — остановил ее замредактора. — Вернее, к вашему мужу. — Устинов расхаживал по комнате, трогал усики. — Мне хотелось бы обсудить с художником интерьерчик. Как вы думаете, поможет мне… э-э… Васильев?

В сущности, она сама во всем виновата. Правда, Устинов никогда не отличался тактичностью, и все-таки откуда ему знать, что Тоня сейчас от Васильева дальше, чем кто бы то ни был?

Она ответила что-то неопределенное. Верочка, как сама совесть, следила за ней широко открытыми глазами. Возможно, она обратила внимание на то, что Тоня никогда не говорила о своем муже и никто ее с ним не видел. Ее молодость, конечно, не умела прощать ошибок, и дай бог, чтобы она всегда была такой молодой.

Устинов ничего не понял. Он постучал по столу и сказал, что, во всяком случае, рассчитывает на дипломатичность Антонины Валерьяновны.

— Интерьер — это целая эмоциональная проблема, — назидательно заметил он, выходя из отдела.

— Пойдем? — Тоня облегченно вздохнула. — Я только отнесу это машинисткам.

Она взяла папку и открыла дверь. Вера увидела, как Антонина Валерьяновна испуганно остановилась и поправила прическу.

— Верочка, пожалуй, не ждите меня… А рассказ я обязательно прочту.

Девушка выскользнула в дверь. Молодой человек с худым скуластым лицом уступил ей дорогу.

Великанов и Тоня молча стояли друг против друга.

— Я сейчас, — поспешно проговорила Тоня и скрылась в соседней комнате.

Он подождал ее на лестничной площадке. Когда она подошла, он закурил сигарету. Мимо проходили люди, оживленно обсуждавшие матч. Николай молчал. Логика их отношений в последнее время неизбежно вела к разрыву. Возможно, ей неприятно его посещение.

Они остановились у двери лифта. Оттуда доносился стук и крики.

— Кто-то застрял, — нарушила она молчание. — Это с нашим лифтом часто бывает.

Надо о чем-то говорить. Он постоял у двери, потом стал спускаться по лестнице за Тоней.

— Ты по делу? — спросила она, когда они вышли на площадь.

— Нет.

Их обгоняли торопливые люди. У него отлегло от сердца, когда он заметил, как беспечно она помахивает сумочкой и разглядывает магазинные витрины.

— Впрочем, это тоже серьезное дело…

Тоня взглянула на него. И тогда к нему вернулось мужество.

— Хотел увидеть тебя…

Порывисто дунул ветер. На втором этаже дома, мимо которого они проходили, хлопнуло окно. Она придержала рукой разметавшиеся волосы и улыбнулась одними глазами. И вдруг он понял: она ждала его эти дни и их прогулка — не великодушие, которого он боялся.

— Посидим?

Они бегом перебежали улицу и свернули с тротуара за низкую железную ограду. Было шумно от раскачивающихся деревьев, и как-то сразу далеко они оказались от города, от раскаленных домов, от жарко распахнутых окон и от распластанных на горячем асфальте трамвайных рельсов.

Николай крутил в руках спички. Она задержала его руку, когда он полез в карман за сигаретами.

— Я встретил Васильева. Мне показалось, он идет в редакцию, и у меня все перевернулось…

— Он может зайти, — ответила она. — Надо поддерживать видимость благополучия в семье. Обманываем людей и самих себя…

Он понял, что ей неприятен разговор о муже, и заговорил о статье. Медики ее воспринимали по-разному. По-разному — это, наверное, то, что нужно журналисту?

Сказал банальную истину и ждал, что Тоня согласится с ней, но она сидела молча и смотрела куда-то мимо деревьев. Только через несколько минут ответила:

— Редактор сказал, что статья получилась объективистская. Но это уже не играет роли.

— Чепуха, — возразил он, — можно спорить о каких-то существенных деталях, но позиция автора, по-моему, ясна при всей сложности вопроса.

Тоня выпрямилась на скамейке. Нужно встать и уйти, сказала она себе. Уйти, не оглядываясь, не раздумывая, иначе чего стоит ее бессонная решимость уехать, посвятить себя сыну и работе, которая помогает забывать мелочи. И еще не видеть мелочи. И еще различать мелочи. Господи, эти мелочи!..

А через минуту оказалось, что уйти невозможно. Пришли другие мысли, и они тоже были сильны своей правдой и настойчиво диктовали свое. Коля сидит и не знает, как начать трудный разговор. Снова лезет за сигаретами, и она больше не останавливает его. Тоня тихо смеется, довольная своей властью. Женщине ничего не стоит принять мужскую минутную покорность за обещание вечного мира и благополучия.

Если бы за ее плечами не было такого горького опыта! Мужчина на ошибках учится, а женщина… женщина ищет после своих ошибок седые волосы.

— Расскажи что-нибудь, — просит он.

— Что? — спрашивает она и торопливо рассказывает о сыне: какой Сережка смешной и как ей трудно не сказать фразу, какую говорят все матери: мой сын лучше всех.