Но одного обожания для хирурга мало. Скажите, только честно, стоит мне заниматься хирургией?

Ее глаза засмеялись. Он даже закашлялся от этого сияния, от такой голубизны ее глаз. Где-то он читал старчески холодную научную фразу, что красота глаз — в сущности, хороший обмен веществ. Боже, какой скопец это выдумал?

— Вы странный, Виталий Петрович.

— Виталий Петрович! — изумился Карпухин. — Меня никто так не называл, даже в моей районной больнице. Так в чем странности этого самого Виталия Петровича? — Он тоже засмеялся, решив, что больше не робеет перед ней и что скромный свой талантик молчальника он растерял на этом поле, и — черт с ним! — наверное, навсегда.

— Как это жизнь может подтолкнуть? — она покачала головой.

Он нетерпеливо взъерошил волосы. Ожесточенно вышагивая по пыли, сказал скороговоркой:

— Прекрасно! Значит, не может?

— Научить — да, а заставить делать то, в чем ты не видишь смысла…

Как всегда, у него запотели очки от волнения, и он торопливо их протер, пряча от нее беспомощные глаза.

— Валя, вы прелесть, у вас большое сердце, если вы каждую оплеуху называете опытом и учебой. А вот меня в свое время вызвал главный врач и сказал: «У нас нет ставки невропатолога. Поезжайте, поучитесь хирургии». Вот я и поехал. Из меня получится штатная единица, способная заполнить прочерк в денежной ведомости. А настоящего хирурга не получится.

Кажется, он ее не убедил, но больше убеждать не стал, боясь показаться болтливым, а это было бы истинной правдой.

Слева между холмов вспыхнула речка и погасла — утонула в зеленых берегах. На горизонте набухали розовые облака. Пошел ветерок, и доноситься стали запахи разогретой деревни.

— Это хорошо, что вы так говорите, — помолчав, ответила она. — Хорошо, когда человек немножко недооценивает себя. А из вас обязательно получится хороший врач. И вовсе хирургия не передний угол медицины. Даже обидно за терапию, за акушерство…

Валю приятно было слушать. Он отдыхал от словесных битв, которые разражались за круглым столом, и вместе с тем безо всякого напряжения до его сознания доходило, что в ее простоте много здравого смысла и доброжелательности.

— Природа, — признался он, потому что ему ужасно захотелось разоблачить себя, — природа, когда варила мой характер, переборщила со специями и накидала в мой сосуд позерства, краснобайства — в общем всякой чепухи. И получилось такое варево — рот обожжет, а сытым себя человечество не почувствует.

Из-за оврага, из-за пыльного вишенья показались трубы крайних домов, крыши, наличники, аккуратные заборы, журавли над колодцами, лавки под окнами, настороженные петухи на улице. Над крыльцом, прибитая в наклон, выцветала вывеска — магазин.

— Вот мой медпункт, — воскликнула Валя.

Новый, еще не успевший потемнеть домик. Белые занавески на окнах. Пахнет медициной, и от этого запаха чувствуешь, что находишься где-то на грани совершенства. Отпадает необходимость обвинять себя в никчемности и верхоглядстве. Этот запах сообщает уверенность, что ты нужен людям.

— Зайдем? — предложил Карпухин.

Она испуганно потянула его за руку.

— Мне всегда стыдно заходить сюда. У сестры заболел ребенок, и я переехала к ней в город. А на медпункте целый месяц никого не было.

Девушка раскланивалась со встречными. Ей кивали с улыбкой, называли по имени-отчеству. Чувствовалось, что ее любили и не было у людей на нее зла.

Она остановилась у калитки, откинула со столбика ременную петельку. У него вперебой пошло сердце, когда он увидел внимательное лицо женщины, повернувшейся к ним. Вдоль забора росли георгины, тянулась повилика, опутывая забор. А в огороде нацелились на солнце подсолнухи.

Валя бросилась к матери. До Виталия донеслись слова девушки, от которых ему стало жарко: «Он такой хороший…» Клавдия Павловна смущенно протянула руку. Он пробормотал свое имя и заметил, что у нее голубые, как у дочери, глаза и что она еще молодая, и в голосе у нее много доброты.

— Что ж это я? Проходите! — хлопотливо спохватилась Клавдия Павловна.

Испугавшись чистоты крылечка, он нагнулся и стал вытирать свои пропыленные туфли краешком брошенной тряпки, а сзади почти крикнула Клавдия Павловна:

— Да что вы! К нашему полу ничего не пристанет.

На цыпочках Виталий поплыл по лоции чистенького половичка, приведшего его в большую комнату. А там уже кружилась посредине, закинув руки за голову, счастливая Валентина, как будто год не была дома. Он смотрел на нее с восторгом, даже не сразу отвел глаза, когда вошла Клавдия Павловна. А надо бы отвести, неудобно…

— Сейчас придет Женя, — сказала мама.

— Это мой брат, — пояснила Валя. — Он тракторист, помните, я говорила?

Он помнил. Он все помнил. Отец умер в больнице, и этим была решена судьба дочери, тогда еще едва задумывавшейся над своей будущей профессией, — она станет медиком. А папа был коммунистом, приехал сюда после войны из города поднимать колхоз.

Его портрет висел в простенке. Улыбающееся лицо, распахнутый ворот полосатой рубахи.

Валя села рядом с Карпухиным. Он не выдержал, дотронулся до ее плеча, но так ничего и не сказал, только посмотрел в ее посиневшие глаза.

На столе возникла скатерть-самобранка. Запотевшая бутылка, свежие огурцы, запахло жареным, печеным, запахло погребом и огородом.

Почему самобранка? Бранит себя за промедление и скромность?

Снаружи сквозь кухонные шумы донесся женский голос. Ему ответил голос Клавдии Павловны. Валя вышла и вернулась через несколько минут немножко смущенная и растерянная. Она остановилась у стола и сбивчиво объяснила:

— Тетя Шура, соседка наша, откуда она узнала — даже удивительно… Мама ей говорит, что неудобно, а я все-таки решила попросить вас… В общем головные боли у нее, и она к городскому доктору пришла…

Он вскочил с дивана. Ему хотелось сказать в назидательном духе насчет того, что это долг порядочного медика, но его уже вынесло в другую комнату.

Старая женщина встала, увидев долговязого доктора в очках, и робко поздоровалась. Карпухин вытащил из кармана молоточек, с которым не расставался после драки на вечере. В молоточке есть что-то факирское. В глазах пациентов он компенсирует недостающую доктору солидность.

Он выслушал пространный рассказ женщины о своей болезни. Про то, как лечилась во многих больницах, изверилась в докторах и все-таки не упускала возможности попытать нового врача. Несколько раз в комнату заходили Валя и Клавдия Павловна, но старушка не замечала их нетерпения.

Карпухину очень скоро стало все ясно. Но в подобных случаях непременно нужен ритуал, некое таинство, чтобы не вызвать у пациента полного разочарования в медицине. И он простукивал грудную клетку старушки, проверял рефлексы.

Гипертоническая болезнь, выраженный склероз. Что прикажете делать? Виталий просмотрел ее многочисленные, аккуратно сложенные рецепты, подробно объяснил режим, рациональное питание и другие