Брички припустили во весь опор – даже Спартаку, в здешнихделах не смыслившему ни уха, ни рыла, моментально стало ясно на основе того,что он уже знал: он только что наблюдал лихой партизанский налет насотрудничавший с оккупантами населенный пункт, а значит, надо побыстрее уноситьноги, пока немцы не очухались. Как можно было догадаться из слов Панаса, ихгарнизон не так уж и далеко...

Его швыряло и мотало, бричку подбрасывало на колдобинах –гнали по бездорожью, напрямик, – но он был даже рад: при такой скорости итряске ротмистру не до попыток наладить хоть какое-то общение, а значит,выяснение отношений откладывается... Спартак совершенно не представлял, какиеуловки в его положении можно измыслить: разве что если объявится кто-то знающийнемецкий, попытаться через него вкрутить командиру, что он, вообще-то,выполняющий особо засекреченную миссию американец... Вряд ли у них тут сыщутсязнатоки английского, способные с ходу разоблачить самозванца.

Ну а потом-то что? Ладно, не найдется у них знающиханглийский... А дальше? А что там «дальше» – просить, чтобы переправили навосток, к линии фронта – мол, у него есть приказ в случае, если собьют,пробираться к передовым советским частям, как-никак СССР и США – союзники. Вконце-то концов, ничего подозрительного, это самый короткий путь, непробираться же «сбитому американцу» в Англию через всю оккупированнуюгитлеровцами Европу? Вот то-то и оно...

Ротмистр временами все так же доброжелательно ему улыбался,хотя от тряски улыбка превращалась в гримасу – и Спартак отвечал столь жедружескими гримасами. Настроение у него если и улучшилось, то ненамного: слышалкраем уха об этих «коронованных», вражье натуральное, не лучше немцев...

Повозки вдруг без команды рассыпались в разные стороны, ивскоре Спартак уже не увидел ни одной. Судя по тому, как четко и слаженно этобыло проделано, явно была предварительная договоренность порскнуть в разныестороны в условленном месте.

Кучер натянул вожжи, и все попрыгали на землю – Спартакпоследним. Они остановились псореди дикого леса, произраставшего напересеченной местности.

Ротмистр улыбнулся ему, развел руками: мол, ничего неподелаешь, переходим в пехоту. Спартак понятливо кивнул.

Они шли по чащобе чуть ли не полчаса: Спартак мог определитьвремя, потому что комендант и его бандиты не позарились на изделие первогочасового завода имени Кирова с поцарапанным стеклом. Часишки, действительно,выглядели хуже некуда, но Спартак к ним привык как к талисману, еще с Финской,и потому не собирался менять ни на какие роскошные трофейные.

Дикие были места, но совершенно безопасные, судя по тому,что его спутники двигались без особых предосторожностей, почти как на прогулке.Щебетали птицы, насквозь незнакомо – хотя что он, горожанин, понимал в лесныхптахах? – чащоба была пронизана солнечными лучами, пахло хвоей и смолой, иказалось, что никакой войны нет вовсе...

Потом идиллия кончилась. Послышался резкий короткий окрик, ишагавший впереди автоматчик выкрикнул столь же короткое слово – вероятно,пароль, поскольку с той стороны больше не последовало реплик. СопровождавшиеСпартака еще более ускорили шаг с видом людей, наконец-то вернувшихся домой,или, учитывая партизанские реалии, в надежное убежище.

Впереди, на обширной поляне, показался двухэтажный кирпичныйдомик с высокой острой крышей, похожий на маленький замок из сказки. У него былопределенно вальяжный вид, и Спартак недоумевающе покрутил головой: совершенноясно, что места эти изначально были дикой и необитаемой чащобой, вон какие-толиственные деревья вокруг. Значит, не могло тут быть ни города, ни деревни, нидаже дворянского имения: домик вовсе не выглядит остатком чего-то болеекрупного, сразу видно, что он так и стоял с самого начала сам по себе, водиночку. Что за чудеса буржуазного мира?

Несколько человек встретили их у крыльца – разномастноодетые, но все с одинаковыми повязками на рукавах и орлами на головных уборах.Судя по их поведению, определил Спартак опытным глазом кадрового военного,старше ротмистра по званию или положению тут никого не было – такие вещи сразупросекаются. Видно было, что они помирают от желания кинуться с расспросами, новедут себя согласно субординации.

Зато на него таращились с простодушным удивлением детей,оказавшихся перед клеткой экзотического павиана в зоопарке. Ротмистраопять-таки не осмелились расспрашивать, но за спиной Спартака кто-то тихонькозадал вопрос одному из приехавших с ними автоматчиков, и тот ответил так жетихо. Среди потока шипящих Спартак расслышал уже знакомое – что-то насчет«американьскего бомбовца».

Внутри обстановка не напоминала ни сельский домик, ни дажехорошо обставленную квартиру – они оказались в декорациях какой-то пьесы остаринной жизни: обшитые темным деревом стены, тяжелая древняя мебель, оленьи,кабаньи и медвежьи головы на стенах, лестница с вычурными балясинами, сабли ичертовски старомодные ружья развешаны во множестве...

Ротмистр жестом любезного хозяина показал направо, и Спартакнаправился туда. Следом за ними никто не пошел – ротмистр на ходу, неостанавливаясь и не поворачивая головы, отдал какие-то приказы, и прочиеулетучились. «Ага, – сказал себе Спартак. – Ну, эти дела мы знаем:загнивающее буржуазное общество, пропасть, отделяющая офицерский корпус отрядовых... Аристократ хренов. Попался б ты году в тридцать девятомсоответствующим органам, не форсил бы этак вот...»

Они вошли в небольшое помещение с камином – Спартак впервыев жизни видел настоящий камин не в музее, – с той же старинной мебелью иобшитыми резными панелями стенами.

Следуя кивку хозяина – ротмистр вел себя именно какхозяин, – он уселся за неподъемный стол, воровато оглянулся, на мигпредставив себя героем пьесы из жизни сметенных историей эксплуататорскихклассов, – если приглядеться, увидишь в темноте зала зрителей.

Никаких зрителей не оказалось, конечно. Это был не театр.Ротмистр, прекрасно ориентировавшийся среди всей этой пошлой роскоши, достал извысокого шкафа темную бутылку, два металлических бокальчика (судя по тяжеломустуку, с каким они опустились на стол, именно металлических), наполнил их.Приглашающим жестом указал Спартаку на один.

Ну, тут уж упрашивать не приходилось. Коснувшись губамисодержимого, Спартак определил по запаху и вкусу, что это не вино, а скореенечто вроде коньяка, – и моментально осушил свой бокальчик. Ротмистр выпилпримерно так же. Взглянул на Спартака и улыбнулся чуть беспомощно, так, чтопонять его было легче легкого: ну и как же нам, друг ситный, прикажешьобщаться, если ты по-нашему ни бельмеса, а я по-американски ни слова не знаю?

– Может быть, вы по-немецки говорите? – с надеждойспросил Спартак, разглядывая свой стопарь.

На нем, никаких сомнений, красовался тот же герб, что и напортсигаре. Ага, кое-что начинает проясняться и складываться в картинку...

– А вы – говорите? – изумленно воскликнул ротмистр нанеплохом немецком, пожалуй, даже лучшем, чем немецкий Спартака.