Я глотнул коньяку.

— Да. Может, вы скажете, почему все так уверены, что покушение организовали красные?

— Говорю же, господин Бомон, красные ополчились против фюрера.

— Из-за чего?

— Из-за того, что он предлагает народу Германии.

— И что же он предлагает?

— Попросту говоря — будущее без эгоизма, без классовых различий, без жестоких разногласий между капиталистами и рабочими. — Его глаза засверкали. — Немцы будут работать друг с другом как братья и сестры. Не будет больше никаких политических партий, все немцы объединятся в один Volk — единый народ. Конечно, добиться этого будет нелегко. От всех нас это потребует жертв. — Теперь его сверкающие глаза устремились вдаль, в героическое будущее. Кажется, ему не терпелось приступить к жертвоприношениям прямо сейчас. — Нужно бороться. Кровью и трудом. За один день не управимся.

— Да уж, — согласился я, — не управитесь.

Гесс взглянул на меня.

— Но я искренне верю, господин Бомон, рано или поздно так и будет. И все члены нашей партии верят. А еще мы верим, что фюрер, господин Гитлер, глубоко проникшийся духом немецкого народа, непременно приведет нас к победе.

— Угу.

— Вы, конечно, понимаете, что такая программа, такое будущее — прямая угроза для коммунистов с их допотопным эгоистичным стремлением к классовой борьбе.

— Да, конечно.

Гесс обратился к мисс Тернер.

— А вы видите наше будущее, мисс Тернер?

— О да, — ответила она, — очень отчетливо.

Он откинулся на спинку стула.

— Хорошо. Отлично. — Он повернулся ко мне. — Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

— Нет. Благодарю. Я позвоню вам утром, господин Гесс.

— Пожалуйста, зовите меня Руди.

— Идет. Спасибо, Руди. — Я протянул ему руку, он ее пожал. И при этом, как я успел заметить, покраснел.

Гесс встал. Вытянул руки строго по швам и поклонился мисс Тернер.

— Enchant?[41]— Это уже мне. — Буду ждать вашего звонка.

— Я позвоню в десять.

— Отлично.

Он повернулся и ушел.

Несколько секунд мы с мисс Тернер смотрели друг на друга, не проронив ни слова. Потом я сказал:

— Führer. Что это означает?

— Предводитель. Вождь.

Я кивнул.

— Как вам Руди?

— Мне кажется, он честный. А вы как думаете?

— А мне кажется, мы оказались не на той стороне.

Она кивнула.

— Согласна. Можно что-нибудь сделать?

— Например, вернуться в Лондон?

— Да.

— Если мы не найдем этого малого, они наверняка найдут его сами. И ничего не скажут сержанту Биберкопфу.

Она кивнула.

— Да, верно. Значит, будем держаться.

Я улыбнулся.

— Будем держаться.

* * *

Гостиница «Байеришер Хоф»

Мюнхен

Суббота, после полуночи

19 мая

Дорогая Евангелина!

Я пробовала дозвониться до Эрика из холла гостиницы, перед тем как мы с господином Бомоном собирались поужинать. Но оператор сказал, что номер не отвечает. Это было без четверти девять, три часа назад.

Я пробовала дозвониться еще раз, только что, но все без толку. В этой гостинице номер у меня оказался без телефона, а это очень неудобно, потому что мне пришлось снова одеваться и тащиться в холл.

Я очень надеюсь, что с Эриком все в порядке.

Вечер пятницы — возможно, он куда-то пошел.

Ева, я уже от всего начинаю уставать. Я не имею в виду Эрика. Я говорю о другом. Все эти нищие, проститутки. Отчаяние и полное равнодушие к отчаянию. Семейка Вагнеров с их открытой патологической ненавистью.

Сегодня после ужина мы с господином Бомоном обсуждали наши дела с личным секретарем господина Гитлера Рудольфом Гессом, образцом верности. Ну а уж если совсем начистоту, то дела обсуждали господин Бомон и Образец. Подобно Ганфштенглю Образец счел меня своего рода придатком господина Бомона, неким украшением вроде часов.

Ева, не нравятся мне эти люди. Вместе с их партией. Ганфштенгль, образцовый Гесс.

Германия мне тоже не нравится. Здесь все покрыто мраком, а во мраке расползается какая-то болезнь.

Хочу домой.

Твоя Джейн

Гостиница «Хофбройхаус» была огромной, и в половине первого, когда мы с мисс Тернер туда пришли, главный зал ресторана был почти полон. Посетители ели, пили и громко и весело разговаривали. Дородные официантки в просторных коричневых платьях и широких белых кофтах проплывали между столиками с огромными подносами, заставленными пузатыми керамическими пивными кружками.

Капитан Геринг ждал нас там, где и пообещал Гесс, — в дальнем конце огромного зала. Когда мы подошли, он встал, чтобы мы случайно не прошли мимо.

Однако пройти мимо него было никак невозможно. На нем был костюм, больше подходивший для какой-нибудь оперетты. Рубашка и куртка коричневого цвета, блестящий ремень и такая же блестящая портупея. С эполет свисала короткая и толстая золотая бахрома. На куртке медали во всю грудь, которых я не знал. Был среди них и орден «За заслуги» — его я узнал. На шее висел «Железный крест» 1-й степени. На правом предплечье — красная повязка с белым кругом посредине. В центре круга — какой-то перекошенный черный крест, такой же, какой я видел в Байрейте у Зигфрида Вагнера на золотых запонках.

Геринг был хорош собой, хотя и несколько полноват, волосы темно-русые, четко очерченные губы и глубоко посаженные голубые глаза. Кожа на лице гладкая, почти как у женщины, щеки покрыты здоровым румянцем. Хотя, возможно, он раскраснелся от вина: перед ним на столе стояла бутылка.

Геринг протянул мне руку, я ее пожал. Он с присущей ему энергией попытался пересчитать мне пальцы и сказал что-то по-немецки.

— Он говорит, добро пожаловать в Мюнхен, — перевела мисс Тернер.

— Поблагодарите его от моего имени, — сказал я.

Мисс Тернер перевела, и, сунув большие пальцы за ремень, Геринг ей поклонился. Мне даже показалось, он щелкнул каблуками, хотя утверждать не берусь: в зале было довольно шумно.

Он жестом предложил нам сесть, затем сел сам и выплеснул себе в стакан все, что оставалось в бутылке, заметив при этом что-то мисс Тернер.

— Он сказал, — перевела она, — что сам никогда не назначил бы эту встречу в таком месте. Еда сносная, а выбор вин плохой.