Так что мужчину помимо королевских наград и важной должности — об этом также намекнул Лазара — ждали еще и все его деньги, недвижимость и возможности привилегированного положения.

И вот сейчас, стоя перед широким каменным крыльцом в четыре ступени, я осознала это до конца и как-то оробела…

Сбоку вдруг буркнули:

— Ну чего ты медлишь?

…а потом меня обожгло прикосновением. Через два слоя перчаток. Евор взял меня за руку, переплетая пальцы — как мы привыкли, как делали много раз, как он делал, если я вдруг тормозила — и уверенно повел наверх, к тяжелой двери, что уже открывал услужливый… ну пусть будет дворецкий в камзоле.

И только у самого входа застыл.

Как в замедленной съемке он повернул голову и уставился на наши соединенные руки.

Дошло.

Его кисть безвольно повисла.

Евор перевел взгляд на меня.

А я… Я встретила смятение в его глазах спокойно. Открыто. Нет, Евор, я не буду снова рассказывать, что у нас что-то было. Даже этот жест — наверное — можно будет объяснить “какой-то связью”, не более того. А то, что память твоего тела оказалась крепче всего, так это логично. В ответах нашего тела, в привычных движениях, в том, как мы реагируем на те или иные запахи или действия, в ощущениях, что возникают на чьи-то слова или поступки, мудрости и правды больше, чем в осознанной мыслительной активности.

Тело — самый древний разум.

Но вряд ли такие единичные случаи принесут тебе, Евор, что-то, кроме сумятицы и смутного сожаления… Потому я не буду объяснять и комментировать.

Дверь полностью распахнулась — видимо, там устали ждать.

И шагнувший в холл мужчина попал в объятия сразу множества бойко говорящих людей.

Я различила пару постарше — наверное, его родителей; мужчину, чьи черты лица напоминали Евора — видимо старший брат. Был и младший, видимо, и жена старшего брата, и племянники-подростки…

Семья.

И я бы не сказала, что они выглядели холодными или отстраненными, как рассказывал сам маг. Может быть годы без сына повлияли на их отношение? Поняв, что потеряли, они полюбили его более искренне и открыто? Или — что также вероятно — его мнение об их холодности не было столь уж верно и объективно? И речь шла о его неспособности к эмпатии или теплому общению — ведь мы не можем заметить в других то, чего нет в нас самих?

Хлопотливая суета сменилась на требование матери Евора, Мадины Бранкович, заносить багаж, а также приглашение всем присутствующим пройти в большую гостиную выпить пока грога. Ну я так обозвала напиток, что не раз уже попробовала, что-то вроде крепкого алкоголя с соком и специями, который подавали в изящных высоких чашках.

Кажется, хозяину дома не слишком понравилось, что кто-то распоряжается в его доме, а слуги — все те же, кто с ним был знаком, по всей видимости — смотрят на него, как на экзотику, но Евор не стал ничего говорить.

И мы всей гурьбой пошли в роскошно обставленную комнату.

Я улыбнулась грустно — в Замке Евор предпочитал проводить время примерно в такой же комнате, только поменьше. С благодарностью села и приняла напиток. Про меня и мою роль все, вероятно, знали. Не проявляли излишнего любопытства, не косились невежливо — слишком хорошо были воспитаны. Поглядывали лишь. Я даже расслабилась, пока не услышала, обращенное ко мне:

— Где вы поселились? — спросила Мадина Бранкович с вежливой полуулыбкой.

Чашечка в моих руках звякнула о блюдце, и я убрала их от греха подальше.

Где я поселилась?

Черт.

За все эти дни даже не подумала об этом…

Я была настолько уверена, что живу с Евором… Точнее, я настолько привыкла к тому, что живу с ним — и жила даже до нашей “связи” — что у меня и в мыслях не было озадачиться поиском жилья или спросить на счет этого.

И никто из дознавателей и прочих представителей королевского совета не предлагал мне другого места, кроме как в тех же домах и дворах, что и мужчинам. Что и Евору… Но теперь, в столице, все должно измениться, не так ли? В этом мире незамужней девице не пристало проводить время в доме неженатого мужчины. Да что там… я же ему вроде как никто, чтобы в принципе об этом размышлять.

— Полагаю, — сказала тихо, — какой-то приличный постоялый двор будет более чем уместен на первое время… пока совет не решит, что я сообщила все, что необходимо.

— Мне хватит такта, гостеприимства и благодарности Аделаиде, чтобы предложить ей лучшие гостевые покои, — резко прервал мои слова Евор.

Присутствующие, до того, кажется, даже не дышавшие, моментально пришли в движение — послышались тихие разговоры, звяканье, глотки… В их действиях угадывалось некоторое смятение.

Полагаю, не только из-за его слов, но и из-за его обращения ко мне по имени. Здесь так обращались лишь к самым близким. Или к слугам.

А я не была ни тем, ни другим… Гостьей? Гостью величают по фамилии, которую я не стала менять, но особо и не обозначала — захочет Совет мне присвоить что-то более привычное, тогда и поменяю.

Что касается “приглашения” Евора… Возражать я не решилась. Не потому, что обрадовалась — мне просто не хотелось сейчас спорить или выяснять подробности, усугубляя и без того всеобщую неловкость.

— Тогда вам будет приятно посетить прием сегодня вечером… — первой снова заговорила Мадина. Я уже обратила внимание, что она была основным действующим механизмом этой семьи, если так можно выразиться. Отец Евора хранил почти полное молчание, да и братья предпочитали больше слушать, чем высказываться.

— Прием?

— Мы не могли не пригласить близких нашей семье людей, что так переживали за нашего мальчика, — в некотором смущении пояснила женщина. Ее привлекательное лицо и голубые глаза засветились, когда она посмотрела на сына, — Едва удержали, чтобы те не встречали на крыльце. Но сегодня вечером…

— Замечательно, — ответила сдавленно.

Мадина продолжала говорить, а я постаралась справиться с плохим предчувствием. Мне не хотелось ни приема, ни всех этих людей… которым не стать моей собственной семьей.

А могли бы…

Но отказаться? Наверное, это будет совсем дурной тон. К тому же у меня был подходящий наряд, который я полагала надеть на Совет — простое платье, но из дорогого материала, совершенно новое, пусть и купленное в магазине готового платья.

Сославшись на усталость, я попросила принести обед в свою спальню — и правда великолепную — а потом поспала и с удовольствием помылась в глубоком чане, в который слуги натаскали горячей воды. Водопровод в столице был, но общий: воду по трубам подводили к подвалу дома, а оттуда уже разносили вручную.

Что ж, после спешки и кувшинов на постоялых дворах такая лохань показалась роскошным спа-комплексом.