Но добралась, к счастью, без приключений.

На Пречистенке я была в восемь утра. Швейцар Федор, открывая мне дверь, глядел так, будто я была привидением – а потом спохватился и пробормотал, что, мол, виноват, не заметил, когда я выходила сегодня утром. По взгляду его, однако, было видно: он сообразил, что я вовсе не ночевала дома. Славно начинается день…

День, однако, был субботним – заниматься с детьми мне не грозило, потому я позволила себя чересчур долго провозиться в ванной, смывала с себя остатки Катиной крови и вместе с нею пыталась смыть из памяти воспоминания о вчерашнем. Привести в порядок мысли и строить версии относительно случившегося я и не пыталась пока что – я ведь даже не спросила у Ильицкого, кто в нас стрелял. И теперь очень об этом жалела… Кажется, это был достаточно молодой мужчина, не старик точно. Полесов? Алекс? Быть может, Якимов… Гадать бесполезно, я не видела его лица. Нужно чем скорее, тем лучше, объясниться перед Еленой Сергеевной о том, почему не явилась вчера домой, а потом мчаться в больницу, к Кате. Дай Бог, чтобы она была жива.

Полесова всегда, если с ночи не страдала мигренью, вставала рано, вот и сегодня она уже завтракала в столовой в окружении детей. Ее мужа, однако, не было, а я не решилась спрашивать, где он.

– Доброе утро, Лидия Гавриловна, – поздоровалась madame Полесова куда холоднее и сосредоточеннее, чем обычно. А после окинула меня несколько странным взглядом с ног до головы, будто я все еще была перепачкана кровью.

– Доброе… – неловко ответила я и почему-то не могла решиться сесть в ее присутствии.

– Мари, ma chere, сделай милость, отведи мальчиков в детскую, – сказала она, сделав еще глоток кофе.

– Но Никки еще не допил чай, maman, – с заминкой произнесла Мари.

– Допьет позже! – с нажимом отозвалась Елена Сергеевна, и детям пришлось подчиниться.

В воздухе висело напряжение, его даже мальчики чувствовали, потому не стали шуметь и канючить. Мне же ужасно не нравилось, что Полесова отослала детей: кажется, даже ангельскому терпению Елены Сергеевны пришел конец, и сейчас меня станут распекать как институтку «на ковре» у начальницы.

Еще и Мари, поравнявшись со мной, отчего-то ухмыльнулась, глядя мне прямо в глаза. Это уничтожило меня окончательно… неужели мне лишь померещилось, что отношения наши стали теплее? Объяснить ее ухмылку кроме как злорадством мне было нечем.

– Присаживайтесь, Лидочка, не стойте, – несколько любезней заговорила Полесова, когда дверь за детьми закрылась.

– Я… я хочу сперва объясниться перед вами, Елена Сергеевна, почему меня не было ночью, – я так и не села, но сумела все же взять себя в руки и держаться пусть с напускным, но достоинством. – Дело в том, что вчера, когда мы ехали в полицейский участок, случилось невероятное… – я сглотнула и через силу продолжила: – Мы попали в аварию. Карету перевернуло, и так вышло, что нам с Катей пришлось переночевать у одной моей подруги, которая, по счастью, живет неподалеку. Я была без сознания… и Катя тоже. Клянусь, если бы я была в состоянии – я никогда бы не позволила себе…

– Лидочка, Лидочка, не волнуйтесь так! – Полесова быстро встала, приблизилась и, пожалуй, даже с теплотою взяла меня за руку. – Знаю я, что это была за подруга. – Она заговорщически улыбнулась. – Евгений Иванович вчера вечером приезжал сюда и все мне рассказал. И про то, как случайно встретил вас, и про аварию, и про то, что вам пришлось… – она понизила голос до шепота, – passer la nuit dans sa chambre d'hôtel [53]!

Видимо, произнести столь вопиющую откровенность по-русски она не сочла возможным. Я же вовсе не могла подобрать слов, чтобы что-то спросить.

– Разумеется, – продолжила Полесова, – я заверила Евгения Ивановича, что, учитывая обстоятельства, едва ли кто решится обвинить вас или его… но все же уверена, что то, что предложил monsieur Ильицкий – наилучший, прямо-таки великолепнейший выход для нас всех!

– А что предложил monsieur Ильицкий? – очень осторожно спросила я.

– Он сказал, что вам нужно пожениться. И чем скорее – тем лучше. Собственно, вот, – она потянулась за утренней газетой, лежавшей на столе, и подала ее мне, – он уже и о помолвке объявил, и я очень надеюсь, дружочек, что вы понимаете всю тяжесть вашего теперешнего положения и строптивиться не станете.

Последнюю фразу Полесова снова произнесла с некоторым нажимом, впрочем, тут же улыбнулась с прежней теплотою:

– Но, я уверена, что вы умница и все понимаете. Ах, я так люблю свадьбы – не могу дождаться воскресенья! Об одном лишь сожалею: нам придется искать новую гувернантку.

Строптивиться я, конечно, не стала. Сдержанно поблагодарила Елену Сергеевну за поздравление с помолвкой, с преувеличенным вниманием выслушала ее восторги и наставления, после чего сказала, что мне все еще нездоровится, и ушла к себе.

Что и говорить – не такой я хотела видеть свою помолвку…

Я очень любила Евгения, и очень долго его ждала, чтобы теперь выходить замуж так поспешно, и для того лишь, чтобы не разошлись слухи. Вынужденный брак, как называют подобные союзы в Свете. Но, очевидно, мне стоило подумать об этом прежде – до того, как я ввязалась в сомнительную историю с Сорокиным.

Да и какая разница, каковы обстоятельства: я ведь хотела замуж за Ильицкого? Что ж, теперь я точно за него выйду. Умом я это понимала, но все равно чувствовала досаду: Ильицкий и здесь сумел меня обставить… теперь меня будут вслух жалеть, а за глаза считать падшей женщиной. А Ильицкий – он герой! Женится на бедной гувернантке, чтобы спасти ее репутацию.

И на поиски убийцы Балдинского у меня осталась всего неделя. Потом случится эта глупая свадьба, и я более не смогу оставаться в доме Полесовых ни под каким предлогом. Значит, нужно торопиться, а я даже имя человека, что стрелял в нас, не потрудилась спросить у Ильицкого – а без этого имени строить какие-либо предположения бессмысленно. Мне не очень-то хотелось видеть Евгения именно сейчас, но, кажется, поговорить нам необходимо.

На этот раз я воспользовалась двуколкой, благо, что извозчики уже начали рабочий день, и через тридцать минут, швейцар открывал мне дверь гостиницы.

«Славянский базар», помимо фешенебельных своих номеров, славился еще и рестораном – огромным залом со стеклянной куполообразной крышей, поражающим роскошью, сиянием хрусталя и блеском позолоты. Я имела удовольствие наблюдать этот зал и его обитателей, находясь возле стойки метрдотеля и дожидаясь Ильицкого.

Со слов Алекса Курбатова я знала, что ресторан «Славянского базара» знаменит более всего своими завтраками – завтраки здесь продолжались часов до трех, проходя со всевозможной пышностью и помпезностью, так свойственной высшей аристократии. По словам того же Алекса, шампанское здесь подавали уже и в девять утра – в чайниках, чтобы приличия, однако, были соблюдены. К двум сюда съезжались московские дельцы, утомившиеся рабочим днем, чтобы за одним из столов заключить многомиллионную сделку, а после отпраздновать это с разгулом, который я, наверное, не смогу вообразить себе даже в самых смелых фантазиях.